Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль»

– Какой вы капиталист? Да и я тоже, – пренебрежительно сказал Мальком Форст. – Мы все – наёмные работники. И совершенно неважно, как называется строй, при котором мы трудимся и получаем жалованье! Да-да, именно жалованье, никак не прибавочную стоимость, которую открыл Маркс. Этот же Маркс писал об «азиатском способе производства», который не капитализм, не социализм и даже не феодализм. Однако и при нём некоторые люди жили очень неплохо. Поэтому я бы предложил, отнюдь не «выходя за рамки», о чём коллега Вайнер нас благоразумно предупредил, всё же обсудить, как нам, здесь присутствующим, морально и практически подготовиться к предстоящему «фазовому переходу». Коллега Лорд, я правильно помню восточную поговорку: «На Аллаха надейся, а верблюда привязывай»?

– Совершенно правильно. Я как раз хотел предложить то же, что и вы, исходя из этой именно поговорки. А откуда вы подцепили этот ваш «фазовый переход»?[96]

И что это вообще такое? – заинтересовался Харадон.

– Один умный человек сказал. А объяснять долго. Последний раз что-то подобное было в пятом, кажется, веке. Когда после Рима началось Средневековье…

– Но тогда же ужас, что творилось, – инстинктивно поёжился Натан Вайнер, генетически не выносивший природных, а тем более финансовых и политических катаклизмов.

– Для кого как, уважаемый, для кого как, – философски возразил Харадон. – Варвары, после вонючих землянок поселившиеся в виллах патрициев и взявшие себе жён из лучших римских фамилий, насколько я помню, чувствовали себя очень неплохо…

Глава восемнадцатая

В «Национале» зал, где они заняли столик у окна, тот же самый, что много-много лет назад, был ощутимо другим, чем раньше. Не сказать, чтобы в чём-то хуже, просто другим, и всё. Вид сквозь панорамное угловое окно эркера, оформленное богатыми, собранными в этакие фестоны, бордовыми с золотом шторами, показался чужим. Только здание напротив, прежде Госплан, а теперь – Государственная Дума, осталось прежним, всё остальное из какой-то придуманной жизни.

Наблюдая окружающую их действительность, друзья всё больше склонялись к мнению, что они находятся совсем не на ГИП, а на линии, отслоившейся от неё совсем недавно, в день их «ухода», отчего изменения

пока заметны только им, получившим возможность наблюдать жизнь как бы со стороны или же – «из дальних странствий возвратясь». Для прочих, обычных граждан всё если и менялось вокруг, то совершенно естественно, как собственное отражение в зеркале, перед которым бреешься каждый день. А увидел бы вдруг там себя же, но сразу постаревшим на тридцать лет, сильно бы отреагировал, эмоционально!

Вот и здесь. Другие стулья в ресторанном зале, бывший раньше однотонно-гладким потолок расписан, словно в Сикстинской капелле. Чугунные изваяния под восемнадцатый век на мраморных и малахитовых колонках, пальмы в кадках по углам. Эклектика ещё та. Стиль «Сделайте мне красиво!». Официанты одеты по-другому, папки меню оформлены иначе и предлагаемый выбор блюд и напитков не совсем тот. Даже в сравнении с тем, что они видели здесь же несколько лет назад, когда, впервые проникнув обратно на ГИП, заглянули одним из вечеров сюда же.

Впрочем, это как раз не слишком удивительно – в этой

Москве всё менялось с лихорадочной, как некогда было принято выражаться, быстротой. Исчезло множество зданий, стоявших на своём месте чуть не веками, на их месте возникали иногда вполне симпатичные, иногда жутко уродливые новоделы. Бог знает во что превратилась Манежная, двадцать лет пробывшая «имени 50-летия Великого Октября площадь», в просторечии сразу же, в шестьдесят седьмом, получившая удобную кличку «полтинник».

Так что же говорить об интерьере одного из бесчисленных московских «заведений общепита» при гостинице, с некоторых пор именуемой «Националь. Отель люксури коллекшн»! Глупо, конечно. Та же «смесь французского с нижегородским», что процветала в России начала девятнадцатого века.

Впрочем, им, нынешним, виднее. Это их мир и их жизнь. Однако старого, привычного оформления было жалко. Тем более что чувствовалась во всём какая-то трудноуловимая неправильность. Никак не получалось сообразить, в чём она заключалась. Не зря же Лем в «Сумме технологий» писал, что, находясь внутри фантомата, невозможно определить, иллюзия вокруг или реальность. Тогда откуда ощущение? Что-то из окружающего выглядит вполне достоверно, а от другого отчётливо разит грубой подделкой. Как в театре – из зала декорации выглядят вполне пристойно и достоверно, а взглянешь на них из-за кулис – совсем другое впечатление.

Но задумываться об этом всё время нельзя – умом сдвинешься. Проще и разумнее принимать всё, как есть, повторяя на всякий случай мантру: «Ловушка, я в тебя не верю».

Об этом сейчас и говорили Новиков с Шульгиным, не преминув отметить, что непременно приходят к теме неадекватности окружающей реальности именно после очередного возвращения из пространственно-временных экспедиций.