Федор Алексеевич

Четвёртого марта Тяпкин поднял всех чуть свет, казакам велел готовиться в обратный путь, а сам в сопровождении Зотова и Раковича отправился в сторону Бахчисарая. К сёдлам их были приторочены мешки с мягкой рухлядью.

Когда вдали на пригорке показался сверкающий позолотой ханский шатёр, Тяпкин сказал Раковичу:

   — Семён, если нас позовут в шатёр, ты оставайся у коней. Не ходи с нами.

   — Почему, Василий Михайлович?

   — Боюсь я. Пока мы будем там хана слушать, у нас могут мешки покрасть все. Чем тогда поганых одаривать станем?

   — Так там посмотри сколь воинов-то около шатра, кто посмеет?

   — Они и посмеют как раз. Чего доброго, и коней умыкнут.

   — Ну уж, Василий Михайлович, у ханского шатра, да при таком торжестве.

   — Эх, Семён. Ханы-то сами испокон разбоем и жили. Может, оно и ничего не случится, но всё ж лучше покараулить, как говорится, бережёного Бог бережёт.

   — А что если, Василий Михайлович, отдать всю рухлядь хану, — предложил Зотов. — Пусть сам, если схочет, оделяет мехом беев. Ему видней, кто чего достоин. А мы какому-нибудь ханскому неугоднику отвалим подарок, так Мурад-Гирею не понравится.

   — А что, — поддержал Зотова Ракович. — Может, так-то лучше?

   — Чёрт их знает, как с ними лучше. Можно попробовать. Но всё ж ты, Семён, не торопись в шатёр, пока я не позову. Я крикну, тогда хватай мешки и входи.

У шатра горели два небольших костра: отдавалась дань древнему обычаю поганых — входить к хану меж огнями, дабы очищаться от дурных намерений и мыслей.

Прибывших встретил Ахмет-ага и ещё два бея; встретили с радушием, неожиданным даже для Тяпкина.

   — Его величество хан Мурад-Гирей ждёт вас.

Тяпкин и Зотов вошли в шатёр. Мурад-Гирей сидел у дальней стенки меж подушек, отливавших золотыми нитями, пониже его сидели ближние люди — беи, мурзы, одетые в бархатные халаты.

Русские разом поклонились хану, и Тяпкин приветствовал его:

   — Желаем тебе, великий Мурад-Гирей, здоровья и многих лет жизни на радость твоему народу и жёнам твоим.

   — Спасибо, Василий Михайлович, — отвечал Мурад-Гирей. И обращение его по отчеству окончательно убедило Тяпкина, что миссия его, кажется, успешно завершается: «Тьфу-тьфу!»

   — Позволь мне в память о нашей успешной работе одарить вас золотыми халатами. — Хан хлопнул в ладоши, и Ахмет-ага с другим беем подошли к послам и накинули на них богатые халаты, сплошь прошитые золотыми нитками. Тут-то Тяпкин громко, словно заклинание, сказал: «Семён, войди!»

И едва раздался призыв Тяпкина, Семён, ухватив мешки, направился в шатёр.

   — Позволь и нам, ханское величество, преподнести тебе и твоим ближним людям скромные дары нашей отчины. — Тяпкин протянул за спину руку, в которую Ракович и стал вкладывать уже развязанные мешки.

Тяпкин вытряхнул на персидский ковёр струистую чёрную волну из соболей, а затем, приняв от Раковича второй мешок, накрыл искрящуюся соболью волну пушистой белой из песцов. Потом были бобры, горностаи и куницы. Он видел, как заблестели глаза беев, как сглотнул слюнки Ахмет-ага, надеявшийся, что и он не будет обойдён подарком.

Но Тяпкин вдруг решил всё-всё преподнести Мурад-Гирею, пусть он делит подарки, как хочет. А Ахмет-аге так и хотелось сказать украинской солёной поговоркой: «Ось тоби, блядь Трохым!»

Даже Мурад-Гирей не смог сохранить на лице равнодушия, столь щедрым оказался подарок русских. Он с удовольствием осмотрел этот драгоценный ворох, хлопнул в ладоши, и тут же на плечах Раковича тоже явился золотой халат.

   — Богата, очень богата земля его царского величества, — заговорил хан. — И мне поручено султаном убедить вас и вашего государя и поклясться на Коране, что мы готовы содержать мирное постановление непорочно в течение двадцати лет.

С тем хан взял Коран в руки и поцеловал его в знак твёрдости своей клятвы.

   — Сразу же по вашем возвращении в Москву пусть его царское величество шлёт послов к султану для подкрепления договоров. А которых статей не оказалось в шертной грамоте, те будут внесены в грамоту султанову. Я об этом ему напишу. А когда вы достигнете царствующего града Москвы и сподобитесь видеть великого государя своего пресветлое лицо, то от нашего ханова величества ему поклонитесь, посредничество наше между ним и султаном, радение в мирных договорах, откровенную пред вами дружбу и любовь нашу его царскому величеству донесите. А вам счастливого пути!

И хан через Ахмет-агу передал Тяпкина проезжую грамоту. После этого полагалось уходить, даже беи и мурзы поднялись со своих мест, чтобы проводить русских посланцев до коней.

Московиты поклонились хану, а Тяпкин, шепнув спутникам: «Уходите!» — остался на месте. Зотов с Раковичем вышли из шатра, за ними — беи. Мурад-Гирей, увидев, что Тяпкин не тронулся с места, удивлённо вскинул брови:

   — Ты что-то хочешь мне сказать?

   — Да, великодушный хан.

   — Говори.

   — Отпусти с нами Василия Шереметева, Мурад-Гирей.

   — Он что, твой родственник?

   — Нет.

   — Так чего ты хлопочешь за него?

   — Я виноват перед ним, Мурад-Гирей, и хотел бы хоть с опозданием искупить свою вину.

   — В чём же ты перед ним провинился?

   — Он передан тебе поляками. Верно?

   — Ну, верно.