Федор Алексеевич

   — Родион Матвеевич, вели кому там помоложе да на ногу скор позвать к нам Тяпкина.

Тяпкин вскоре явился, запыхавшийся и несколько встревоженный: зачем зван? Но государь встретил его ласковой улыбкой.

   — Здравствуй, Василий Михайлович. Во-первых, поздравляю тебя с присвоением звания полковника.

   — Спасибо, великий государь. Я весьма польщён.

   — Ну, а во-вторых, у нас явилась нужда в человеке, умеющем справляться с тонкими делами. И вот тут бояре едва ль не в один голос заявили: только Тяпкин сможет.

   — Спасибо за столь лестную оценку, государь, но мне бы хотелось знать, что это за дело?

   — А дело вот в чём! У нас гетмана Самойловича с кошевым Серко мир не берёт. И причины у обоих к неприязни веские. Но нам, вернее, державе нашей сие в великий вред оборачивается. Я напишу гетману письмо об этом, а ты, Василий Михайлович, со своей стороны убеди его, что Серко я смещать не стану. Ни по какой жалобе не стану. Довольно с гетмана того, что мы Дорошенко к себе забрали.

   — Но, государь, видно, есть какая-то причина к неприязни. Если меня мирить посылать, то я всё знать должен.

   — Верно, Василий Михайлович. Дело в том, что в Думе как-то решили все жалобы, поступающие с Украины на гетмана, отправлять ему, дабы он знал, что мы ему верим...

   — Вот, вот и Серковы письма ему отправляли, — догадался Тяпкин.

   — И Серковы, увы.

   — Так чего ж тут удивляться. Тут надо Бога благодарить, что Сечь не пошла Батурин промышлять. И кто ж это придумал-то?

   — Ну, это не важно, — сказал Фёдор Алексеевич. — Мы все были хороши.

Но по тому, как закряхтел и заворочался на лавке князь Хованский, Тяпкин догадался: это дело рук Тараруя.

   — Хорошо, я постараюсь, государь. Но впредь прошу письма Серко, писанные тебе, к гетману не отсылать. Это игра с огнём, государь.

   — Да уж теперь-то я и сам догадался. Но это дело, Василий Михайлович, как бы сказать, тайное, что ли. О нём не надо говорить, но делать его надо. А главное, о чём ты должен обстоятельно переговорить в Батурине с гетманом, а в Курске с князем Ромодановским, — это о судьбе Чигирина. Нужен ли он нам? Не обременителен ли? И что с ним делать? Чтоб ты знал, но им не говорил. Серко считает, что Чигирин надо разрушить, что содержание его слишком дорогое, разорительное и бесполезное занятие. Не спеши сам осуждать Серко: если он не прав, то не по злому умыслу.

   — А в Сечь мне не надо ехать?

   — Нет. Этого дела с тебя довольно, Василий Михайлович. В Сечь поедет кто другой по твоём возвращении. Но гетману скажи, что, когда отсюда поедет в Сечь посланец, пусть он, гетман, присоединит к нему своего человека. Дабы из первых рук знать, чем дышит Запорожская Сечь. Да чтоб не дурака какого, а человека смысленого отправил.

   — Хорошо, государь, я исполню всё, как велишь.

   — А письмо мы сейчас напишем, — сказал Фёдор Алексеевич и кивнул подьячему, сидевшему за столом с пером и бумагами. — Пиши.

Государь дождался, когда подьячий напишет превозвышенное вступление, положенное в царском письме, и начал диктовать:

   — «За такие злые поступки Серко воздастся в день праведного суда Божия, но мы, государь христианский милосердный, не допуская его для имени христианского к вечной погибели, ожидая его обращения, те его вины и преступления отпускаем, если он эти свои вины верною службою загладит и к тебе будет так же желателен, как и прежние гетманы. За победу в Чигиринской войне слава и честь тебе, Иван Самойлович, и войску твоему и заслуженные тобой милости наши». Дай подпишу.

Подписав письмо, государь снял Шапку и сказал:

   — А теперь, Василий Михайлович, пожалуй с нами на обед.

Бояре дружно поднялись с лавок и стояли в ожидании, когда из палаты выйдет государь с приглашённым Тяпкиным, чтобы последовать за ними в трапезную.

Тяпкин заехал вначале в Курск к князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому. Князь показал гостю солдатские казармы, кухню и артиллерию. На вопрос о Чигорине отвечал твёрдо:

— Чигорин оставлять ни в коем случае нельзя, тем более разорять его будет бесславно и от неприятеля страшно, и Киев будет беззащитен. Да и сколько жизней за него положили. И вдруг оставлять. Я не согласный.

   — А как в отношении снабжения его ружейным припасом и хлебом?

   — Об этом надо снестись с гетманом.

   — А сколько надо послать туда людей ратных и казаков?

   — И это я не могу один решить, не списавшись с Иваном Самойловичем. Он очень не надёжен на казаков, видимо, надо больше московских ратников. Спишемся. Решим. Отпишем государю.

Из Курска Тяпкин направился в Батурин — гетманскую ставку.

Изрядно пообмяв бока на ухабистых дорогах, прибыл он в Батурин пропылённый, пропотевший. И гетман тут же велел истопить баню для дорогого гостя, прислав ему свежее бельё. А пока тот мылся, платье его было выбито служкой от пыли и очищено от грязи, сапоги начищены до блеска.

   — С лёгким паром, дорогой Василий Михайлович, — приветствовал гетман Тяпкина, широким жестом приглашая за стол, уставленный закусками и бутылками с горилкой. — Садись, перекуси с дороги.

И тут же, взяв бутылку, стал разливать по чаркам горилку.