Федор Алексеевич

   — Ничего, — заключил Тяпкин, — это даже лучше. Выйдем на свет, сядет Семён к бумаге и мигом накропает весь договор, никого не спрашивая.

Договор был сочинён. Но вот выбраться наверх, на свободу оказалось не так просто. В три горла кричали они сторожу, никто не отзывался. Наконец явился долгожданный.

   — Чего орёте? — спросил сверху.

   — Договор готов, скажи хану.

   — Чтоб хан меня высек. К нему мне нельзя и близко подходить.

   — Ну тогда ближнему человеку.

   — Кому?

Не хотелось Тяпкину Ахмет-агу называть, а пришлось, больше никого они не знали из ближних людей хана. Сторож воротился примерно через час.

   — Ахмет-ага сказал: пусть сидят.

   — Да сколько ж можно? — возмутился Тяпкин.

   — Он сказал: пока не поумнеют.

   — Чёрт подери! — выругался по-русски Тяпкин, но тут же перешёл на татарский: — Скажи Ахмет-аге, что, мол, они уже поумнели.

   — Хорошо, скажу.

Сторож ушёл и уж больше в тот день не воротился. Зато сверху заточникам опять прилетела лепёшка и никого на этот раз не зацепила. Кто-то, наперекор приказу хана: держать их на воде, пытался подкормить несчастных.

   — Выйду. Найду нашего благодетеля, — говорил Тяпкин, — озолочу.

   — Не найдёшь ты его, Василий Михайлович, — говорил Зотов.

   — Это почему же?

   — Потому что он затаён. Ему нельзя объявляться, хан может велеть насмерть засечь.

   — Пожалуй, ты прав, Никита Моисеевич. Лучше уж об этих лепёшках помалкивать, а то и нам и ему худо будет. Не могу простить промашку себе. Как это я, старый дурак, Ахмет-агу без подарков оставил. Думаешь, зря он так сторожу сказал: пока не поумнеют, — распекал сам себя Тяпкин. — Поумнел я, Ахметушка, поумнел.

Сторож явился где-то через сутки.

   — Ну, ты сказал Ахмет-аге? — допытывался Тяпкин.

   — Сказал.

   — Как сказал, повтори.

   — Я сказал: они уже поумнели.

   — Молодец. А он что?

   — А он сказал: это хорошо.

   — И всё?

   — И всё.

   — Чёрт подери! — рявкнул опять Тяпкин на родном и тут же перешёл на умеренный местный: — Скажи Ахмет-аге, договор готов. Понимаешь, го-тов. В нём учтены все пожелания хана. И вот тебе за это!.. — Тяпкин вынул из кармана монету и запустил её вверх. — Поймал?

   — Поймал, — отвечал сторож, и сразу услужливо: — Всё исполню, господин.

   — Давно бы так, — проворчал Тяпкин по-русски; вероятно, сие относилось к нему самому, а не к сторожу.

И действительно, всё пошло как надо. Сторож явился с верёвочной лестницей, бросил конец её в яму.

   — Вылезайте, Ахмет-ага разрешил, сказал, хан ждёт вас.

   — Я первый, — поспешил Тяпкин. — Первым летел сюда и первым пойду отсюда.

Никто не возражал, а Семён даже и хихикнул, что нисколько не обидело Василия Михайловича, а даже подвигло на шутливый тон:

   — Эх-ма-а, в тюрьме — не дома-а, — и полез наверх.

Хан встретил освобождённых из ямы вполне доброжелательно.

   — Все здоровы ли?

   — Все здоровы, ханское величество, — бодро отвечал Тяпкин.

   — Ну где ж ваш договор?

   — Здесь, — шлёпнул Тяпкин себя по голове. — Читать?

   — Читай, — улыбнулся Мурад-Гирей.

Тяпкин без запинки, обстоятельно и чётко «прочёл» договор. Во время «чтения» хан поощрительно кивал головой, а когда Тяпкин кончил, сказал удовлетворённо:

   — Ну вот, это другое дело. Видишь, господин Тяпкин, сколь полезной оказалась яма. Будь вы на воле, разве б вы так преуспели в составлении договора.

   — Разумеется, нет, ваше ханское величество, — легко согласился Тяпкин. — Яма оказалась весьма полезной.

   — Значит, не обижаетесь на меня?

   — Нет. Разве за науку обижаются.

Мурад-Гирей рассмеялся добродушно:

   — Ну что ж, договор у тебя в голове, но, наверное, не совсем удобно было бы посылать к султану твою голову. А?

   — Разумеется, ваше ханское величество, — подхватил Тяпкин злую шутку повелителя. — И тяжела и неудобна для гонца. То ли дело пакет, сунул за пазуху и скачи.

   — Ну что ж. Садитесь, пишите договор, а я отправлю его султану. Будет пригоден — подпишем по возвращении гонца.

   — А разве нельзя без посылки к султану? — сразу потух и посерьёзнел Тяпкин, понимавший сколь долгим будет это предприятие.

   — Нельзя, господин Тяпкин. Султан мой господин и шертную грамоту он должен обязательно посмотреть и утвердить. Он утвердит, и я подпишу согласно его воле.

   — Ну что ж делать, — вздохнул Тяпкин, взглянув на своих помощников. — Идёмте, будем писать.

   — А может, сначала поели бы, — напомнил хан и, вдруг прищурясь, спросил вкрадчиво: — А то, может, сыты уже?

   — Как зимние волки, хан, — нашёлся Тяпкин. — Вели покормить, да хорошенько.

   — Велю. — Мурад-Гирей хлопнул в ладоши и приказал вошедшему слуге: — Накормите царских послов.

Глава 37

ДУМА ДУМАЕТ

Попытки государя примирить гетмана и кошевого не имели успеха. Это расстраивало Фёдора Алексеевича.

   — Оба клянутся мне в верности, а меж собой поладить не могут.

   — И не поладят, государь, — говорил Голицын. — Кошку с собакой мир не берёт.

   — Но ведь так недолго перессорить казаков, запорожцев с городовыми казаками. Только нам этого не хватало! Думал, отзовём Дорошенко и там утихнет. Ан нет, пуще прежнего разгорается. Кстати, Василий Васильевич, что с Дорошенко? Ты посылал к нему с предложением воеводства?

   — Да, я посылал к нему дьяка Бобинина.

   — Ну и что?