Федор Волков

И пошла война, в которой Сумароков, а значит, и театр, все чаще терпели урон. В этой борьбе выразилось то, что Александр Петрович и Волков всегда остро чувствовали и болезненно воспринимали — высокомерное отношение иноземцев-чужехватов к русской культуре. Почему иностранные актеры имеют оклады в несколько раз выше, чем русские? Вот фарсер Петр Гильфердинг один живет, а сверх большого жалованья еще от двора имеет и квартиру, и экипаж. Итальянские и французские примадонны, первые певцы и танцовщики получают от 2000 до 3500 рублей в год (общая годовая сумма жалованья директора русского театра составляла в описываемое время 2100 рублей). Русским же служителям Мельпомены и в положенный-то срок сравнительно скромное свое вознаграждение редко когда удается получить!..

Бывший дом полковницы Макаровой.

Ленинград, Васильевский остров, 1-я линия, дом 4.

Современное фото.

А по какому праву судьбу его, Сумарокова, печатных изданий решают все те же немцы — члены Академии? «Для чего, милостивый государь, и мне не быть таким же членом здешней Академии… какой г. Тауберт и г. Штелин? Мне мнится, что я это не меньше их заслужил; да из них же двое немцев, а я русский. Или русскому стихотворцу пристойнее членом быть Ученого собрания в немецкой земле, а в России — немцам? Мне кажется, что я не хуже аптекаря Моделя, хотя и не шарлатанствую, не хуже Штелина, хотя и русский стихотворец…»; «Помилуйте меня и освободите от гр. Сиверса и от команды Тауберта, Штелина, Миллера…» — это строки из писем Александра Петровича к графу И. И. Шувалову, у которого он по-прежнему искал заступничества.

Волков был выдержаннее, дипломатичнее Сумарокова, который легко вскипал, раздражался и в гневе своем часто бывал необуздан. Федор Григорьевич понимал, что прямыми нападками, непрерывностью жалоб и взыванием к справедливости дела от Сиверса не оборонишь. Тем более что И. И. Шувалов, своего рода министр по делам культуры и науки при императрице, относился к Сумарокову со смешанным чувством и не всегда его поддерживал.

Но, с другой стороны, разве могла не привлекать Волкова к себе смелость, принципиальность, гордое чувство независимости и собственного достоинства, которыми Александр Петрович так резко отличался от многих представителей придворного круга. «Вашего превосходительства нижайший и всепокорнейший слуга» — так, следуя традиции и этикету, подписывал свои письма Сумароков. Но непокорность, требовательность, угрозы и обвинения колючими стрелами топорщились из каждой почти строки его посланий, часто написанных в суровом ультимативном или поучающем тоне (в письмах не только вельможам, но и в сенат, и обеим императрицам: Елизавете, потом Екатерине II).

Для труппы молодого русского театра его директор являл собой пример человека с обостренным чувством патриотизма и необычайно высокими представлениями о достоинстве и чести, — не только личной, но и национальной, государственной. Эти чувства все более сближали, укрепляя неразрывное идейное единство и крепкую связь выдающегося драматурга и первого российского актера, обладавших весьма несхожими характерами.

И не природная раздражительность, не якобы тяжелый нрав и неуживчивость (о них сложено было немало легенд и анекдотов) являлись источниками язвительных нападок Сумарокова на своих противников. Он радел об установлении и процветании родной литературы и театра, об устранении помех и защите от произвола иноземцев, равнодушных или враждебных к русской культуре.

Так было и в борьбе с Сиверсом. Граф-эстляндец не принадлежал к той (увы, немногочисленной) группе иноземцев, которые честно и преданно служили пригревшей их земле. Он, как и многие, искал легкой карьеры, власти, большого жалованья. Паразитическую сущность этой чужеземной породы прекрасно видел Сумароков и одним из первых в русской публицистике заклеймил ее.

Обращения к Шувалову не помогли, и тогда Сумароков поместил в печати серию сатирических обличений, где зло и метко бичевал ведавшую театрами Придворную контору и возглавлявшего ее Сиверса. Под пером Александра Петровича «его сиятельство» предстало в образах кровососущих насекомых — то «клопа», то «блохи».