Федор Волков

— Непременно пригласить надо Александра Петровича, убежден, что он обрадуется, да и дома ему сейчас неуютно: сварливая Иоганна Христиановна совсем допекла мужа, — говорил Федор Григорьевич, когда обсуждали, кого позвать.

Среди приглашенных оказались также близкие друзья Волкова, преподаватели языков при академической гимназии Николай Николаевич Мотонис и Григорий Васильевич Козицкий, земляк и давний товарищ ярославцев, теперь ставший стихотворцем Василий Иванович Майков, молодой талантливый студент-гравер Евграф Чемесов. Послали также узнать, не вернулся ли из-за границы Антон Лосенко. Этот блестяще начавший свой путь живописец был и завзятым театралом, тесно сдружился с русскими актерами. Написанные им в прошлом году портреты Я. Д. Шумского, А. П. Сумарокова и графа И. И. Шувалова вызвали всеобщее восхищение. Лосенко тогда очень хотелось сделать портрет главного, самого знаменитого российского актера, но у Волкова, занятого делами театра, все не находилось времени для позировки. А потом художника послали в Париж для усовершенствования в искусстве.

С раннего утра женская половина труппы была в домашних хлопотах. Под руководством молодых проворных хозяек Аграфены Дмитревской (жены Ивана Афанасьевича) и Марии Волковой (жены Григория Волкова) заготавливалась провизия для стола. Аграфена вместе с двумя определенными к актерам домашними служителями с утра отправилась на рынок. Надо успеть закупки сделать до полудня. В торговле соблюдался порядок, установленный еще при Петре Первом: до полудня по твердым ценам, после — по вольным. Рынок находился неподалеку, между Пятой и Шестой линиями, по южной стороне Большой першпективы. Поскольку он был единственным на Васильевском острове, в рядах торговали всеми товарами, нужными по дому и хозяйству, что представляло немалое удобство.

А. П. Лосенко.

Портрет актера Я. Д. Шумского.

Холст, масло. 1760.

В кухне работа кипела вовсю. На сковородках потрескивало, румянясь, жаркое. Душисто пахло пирожками, их напекли множество: с капустой и яйцами, с груздями солеными, с мясом, с яблоками. С противней снимали, накрывая широкими белыми полотенцами, уже готовые, с золотистой подмасленной корочкой кулебяки. Из немецкой кондитерской доставили цветной пирамидальный торт «с ландшафтами», пряники и конфеты. В просторных оловянных тарелках несли к столу закуску — горку свежих парниковых огурцов, зеленый лук, лимоны, копченые архангельские селедки и маринованные нарвские миноги, тонко нарезанные багрово-красные с мелкими глазками белого сала кружки брауншвейгской колбасы.

Из напитков к столу подали по графину сладкой водки, хлебного вина (его обычно называли «ржаным молочком»), штоф с вишневкой, квас двух сортов и бутылки с Невской минеральной. Волков проверил, чтобы водки и других крепких напитков было поменьше. Он ненавидел водку и табак и бдительно следил, чтобы этих «ядов бесовских» не завелось между актерами.

У Федора Григорьевича в это утро были заботы свои. Клавикорды, что в парадной светлице в углу стояли, подрасстроились последнее время. Он и засел за них с ключиком для подтяжки струн — отлаживал строй. Ввечеру ведь непременно сыграть упросят.

— Григорий, ты бы скрипицу свою тоже проверил, — окликнул Федор показавшегося в дверях франтовато одетого брата.

Григорий отменно играл на скрипке. Он вскоре принес инструмент, достал из футляра, стал подмазывать мелом колки, чтобы лучше строй держали, потом по камертону настроил, наканифолил смычок. Пробежался пальцами по струнам, проверяя звук. Федор оторвался от клавикорд, прислушался, удовлетворенно кивнул головой. Григорий положил скрипку в футляр.

В четвертом часу стали собираться гости. Пришли Мотонис, Майков. Чуть позднее, как всегда щегольски одетый, Сумароков — в парике и в темно-синем бархатном кафтане с кружевными манжетами. Он пришел пешком, благо жил неподалеку — в Девятой линии по Большой першпективе имел дом с садом.

— Принимайте бывшего директора, не успели еще забыть? — оживленно заговорил гость и тут же стал рассказывать, как чуть не все утро бранился с бродячими лотошниками, которые истошно кричали, зазывая покупателей, под окнами, мешали работать писателю.

Явился и Чемесов. Он заметно исхудал, на лице — бледность. Знали, что этот неутомимый труженик часто доводил себя до полного изнурения. Доктора подозревали, что у него началась горловая болезнь. Так называли тогда чахотку.

— К Моделю доставили недавно из Германии новый, весьма целебный бальзам, говорят, кашель и хрипоту хорошо правит, — заметил всезнающий Мотонис, обращаясь к Чемесову.

«У Моделя» — так в просторечии называли петербуржцы главную аптеку города, помещавшуюся в Большой Немецкой улице, близ Царицына луга.