Феечка

На темно-синем диване в углу лежала большая мягкая кукла, Аня не взяла ее с собой или забыла. Я думаю, кукла как лежала здесь, так и лежит, ждет хозяйку. Так же как Андреев ждет их возвращения. Иначе ведь быть не может. Те глаза, которыми его сеттер смотрит на мир, на нас, на Андреева, на котов – это глаза самого Андреева. Несчастные, удивленные, в которых вопрос – «Почему?» Почему так… Почему Лариска, прекрасная, глупая, мгновенно вспыхивающая улыбкой, с длинными крепкими ногами, с большими голубыми глазами, беленькими разлетающимися волосиками, в далеком Орегоне катается на велосипеде и пьет коктейли из трубочки, подмигивая ему в камеру, через тысячи километров она подмигивает ему одному, я это понимаю, своим любящим сердцем понимаю, и мое сердце болит, а оно не должно болеть, я не должна влезать, да я и не могу влезать, и если бы даже и могла… Нет, нет и нет…

– Пойдем! – махнула мне Ульяна. – Видела куклу?

Она, не дожидаясь ответа, пошла вперед. Я слышала, как моя подружка вздохнула. Вот как здорово бы было, если бы Андреев нравился только одной из нас. Мы могли бы обсуждать это. А так… Не обсуждать же вдвоем, любит ли Андреев до сих пор Лариску и полюбит ли кого-то из нас?

Мы спустились по крутой лестнице вниз, в подвал, хорошо отделанный, тоже обитый деревом. По стенам были большие светло-серые стеллажи, на которых чего только не лежало. Я огляделась. Понятно. Это и мастерская домашнего мастера, и студия режиссера и журналиста. Андреев сидел за ноутбуком, рядом стояла большая чашка с остывшим чаем. Розовая широкая приземистая чашка с нарисованной принцессой… Анина чашка, чья же еще.

Я могла бы подойти сейчас к нему, обнять за плечи, прижаться щекой к его коротко стриженой голове, сказать: «Я тебя люблю. Разве этого мало?» Но этого, конечно, мало. Я это понимаю и не подошла бы, даже если бы рядом не было Ульяны. Ему не нужны ни мое тепло и любовь, ни чьи-то еще. Ему нужна Лариска, которая полминуты назад, пока мы спускались по лестнице, поставила новое фото с подписью по-английски «having late breakfast» – «поздно завтракая». Что-то белое, взбитое в мисочке, политое джемом, посыпанное ягодами, чашка кофе со сливками, на пенке прорисовано сердечко, три крохотные булочки с кунжутом, золотистые, ровненькие… Зачем она это ставит? Для кого? Реакция на ее посты – три лайка, пять максимум. Ее подружки пишут ей по-русски и по-английски – «классненько», «няяяяшка», «амнямнямки…», «yuuuum», «deliiicious», «greeeaat» и что-то в таком духе.

Ему нужна такая глупая Лариска, которую он мог бы воспитывать и воспитывать, укорять за мещанство и узколобость, впадать снова и снова в отчаяние от ее приземленности, чувствуя себя небожителем… Наверное, это самое приятное для мужчины, даже для такого светоча разума, как Андреев.

– Что, феечка, грустная такая? – подмигнул мне Андреев. – Начиталась людских страстей? Я тоже, когда подряд много писем читаю, впадаю в уныние. Меня потом укоряют – почему же ты пишешь только о плохом? Пишу о том, что есть. О людских страданиях.

– Выхода только не видно, – негромко проговорила Ульяна, садясь на один из трех черных складных стульев, стоявших у большой чугунной батареи.

– В сторонку отодвинься, – кивнул ей Андреев. – Испечешься.

– Я замерзла наверху, – просто ответила ему Ульяна. – У тебя не жарко.

Понятно. Они – на «ты». А мне как с ним быть?

– Выхода, говоришь, не видно… – вздохнул Андреев, быстро-быстро переключая что-то на большом пульте. Я обратила внимание, что он переодел свои штаны, так похожие на пижамные, и был теперь в обычных черных джинсах. Значит, правда забыл переодеться. Мальчики все-таки это мальчики… И в семнадцать, и в тридцать семь лет… – Так, что-то у нас опять не все включается… Выхода, говоришь, не видно? Выход виден очень далекий. Да путь к нему завален. Как расчищать, непонятно.

– Может, землетрясение будет, ось Земли повернется, – усмехнулась Ульяна. – Вот все за нас и расчистят.