Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность

В современном цифровизованном информационном обществе позитивная парресия – не привилегия немногих, а нравственный тестирующий долг «берущих слово». Можно сказать, что античная парресия возвращается в новом формате.

Вместо заключения:

Радость/печаль узнавания «постправды» и ответственности

Тематика фейков и «постправды» (точнее – постистины, post-truth) взывает к актуальнейшим проблемам манипулирования общественным сознанием, выход на передний план технологий политического маркетинга, опирающегося на возможности Big Data, и детализированную кластеризацию политического рынка. Именно такие технологии политической коммуникации, как это показывают события последних двух лет, открыли широкие окна возможностей для популизма. При этом сам термин «постправда» лукав, он сам – околонаучный фейк, уводящий от сути дела к поверхностным проявлениям. Что понятно и допустимо в публицистике, блогосфере, не всегда оправдано в науке, включая политическую. «Чистой правды (истины)» (если отвлечься от теологических трактовок) нет и никогда не было, хотя бы в силу недоступности всей полноты знания. Даже в естествознании верификация данных зависит от интерпретаций, заложенных в самом языке описания, определяется используемыми методами и инструментами.

Так и в социальных науках исследуется скорее «правда+» и «правда—». В первом случае это – факт с добавками, упакованный в оценку, интерпретацию и т. д. Или к факту добавляется еще другие факты, с ним не связанные, но придающие иное звучание. Или комбинация факта и фрагмента художественного фильма, упоминание известного литературного героя, персонажа. Во втором случае – факт с изъятиями, умолчаниями деталей. Но в обоих случаях это не «пост», а скорее «мета» и «пре». А по сути дела, это – мнения, некие смыслы, которые можно и нужно далее анализировать на предмет соотнесения с целями, намерениями, установками, исходными и доминирующими установками.

Думается, что в дискурсе «постправды» проявляются две тенденции. Во-первых, это очевидный кризис позитивистской ориентации в политической науке, осознание необходимости учета зависимости интерпретации фактов, самой их идентификации от социально-культруного и политического контекста. Во-вторых, это, очевидно, дань популярности префикса «пост-» (постмодерн, постмодернизм, постгуманизм, постекуляризм и т. п.). Однако обе эти тенденции микшируют реальную проблему и необходимость конструктивного анализа используемых технологий и противостояния им. А такой анализ предполагает выявление, не только содержания транслируемой информации и способов этой трансляции, но и мотивации авторов этого контента. Дело в том, что истина интенционна, всегда в каком-то смысле. У каждого человека «правда» ориентирована на соответствие его внутреннему осознанному/подсознательному образу.

И такой образ изначально не может быть ложным.

«Невозможно заставить себя верить во что-то, одновременно зная, что это ложь. Поэтому самообман не может существовать. Попытки разрешить парадокс, как обманщику обмануть себя, не имели успеха. Эти попытки обычно включали создание разделенного себя, рассматривая одного из них неосознающим» [Bandura 2011].

Подсознательный образ – это всегда улучшенная модель. В ее основе отношение фаната к футбольной команде, к бренду, к любимой девушке, к детям… Такой образ – теоретический концепт – движущая сила любой науки, критерием которой, как было показано К. Поппером, является фальсификация упаковки неточных фактов в неточную теорию. А в социально-политической жизни правда на ином уровне рассмотрения способна предстать своей противоположностью. Убийство есть преступление, грех. Убийца – преступник. Добавляем «за Отечество» – и это уже герой. Убийство за чужое отечество – злодейство, за свое – подвиг, а убийца 100 000 человек – герой и маршал…

Не менее важны образование и кругозор. И это касается не только знания истории, но и географии, физики. Даже после средней школы у людей существенно разные представления о мире и обществе.