Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность

«Эмоциональные нити, которые следуют непосредственно от поэзии Блока, …приводят к человеческому лицу за нею… Когда говорят о его поэзии, всегда за поэзию невольно подставляет человеческое лицо

… Читатель за словом видит человека, за стиховой интонацией угадывает «личную». Вот почему необыкновенно сильна была в стихах литературная личность Блока (не живой, не «биографический» Блок, а совсем другого порядка, другого плана, стиховой Блок)» [Тынянов 1977: 123, 118, 170].

Помимо общеизвестных печатных работ Ю.И. Тынянова, до нас, благодаря В.А. Каверину, дошло резюме лекции Ю.И. Тынянова на тему о том, «что такое литературная личность и каким образом она связывается с авторским «я» – названным и неназванным». Ключевым положением этой лекции было то, что «<…> в конечном счете книга становится «говорящим лицом», т. е. обращена к читателю как речь, и требует отзыва, ответа» [Каверин 1973: 78].

Перефразируем – книга становится «говорящим лицом», то есть, упрощая, говорящим. Действует одушевляющий неодушевленное принцип метафоры: говорящая книга – это и есть автор. Не столь важно, если эта книга была уже кем-то написана. Как пояснение к понятию «личность», М.Л. Гаспаров приводит примечательное высказывание Б. Ярхо:

«Б. Ярхо писал в письме: „Люди все чаще кажутся мне книгами, и порой я становлюсь в тупик перед замыслом их сочинителя“». [Гаспаров 2001: 142]

Можно заметить сходство и различие между художественным и политическим дискурсе. В политическом дискурсе функция авторства порождает ответственность, которая лежит не на безымянных спичрайтерах, а на президентах, оглашающих не-ими написанные тексты. Несколько иная и куда более интересная возникает в в литературе: тексты порождают авторов, а не наоборот. Хрестоматийная картина «Пушкин на вершине Кавказа» порождена не актуальной биографией Пушкина, а его стихотворением «Кавказ подо мною». Соответственно, каждый, кто вслух или про себя произносит «Кавказ подо мною» в силу этого высказывания также переносится на горную вершину.

Стих «Кавказ подо мною» порождает «говорящее лицо». Некоторая конструируемая на основе текста личность присваивает авторство и заодно ответственность за текст (присваивает в том смысле, в каком, по Эмилю Бенвенисту, говорящий присваивает язык – делает его своим). Поэтическое «Я» закреплено за тем миром, в котором оно произнесено, причем в составе истинного высказывания. Но это не наш актуальный мир: ведь сам актуальный мир есть дейктическое понятие, задаваемое координатой «я» [Lewis 1979]. Поэтическому «я» в одном из миров будет соответствовать биографический Пушкин, в другом – я, конкретный читатель, но и пушкинский, и мой актуальные миры выступают относительно мира текста как возможные. Как актуальный с точки зрения выделяемого «я» говорящего лица выступает мир текста.

Книга становится говорящим лицом потому, что к ней подключается реальный говорящий (автор пли читатель). Но последний сам оказывается значением одной из прагмасемантических функции текста в одном из миров. И автор, и читатель становятся значением поэтического «я» в том мире, который достижим из контекста произносимого высказывания или, в частном, но наиболее частом, случае, в самом мире-контексте высказывания.

Нет никаких жестких требований, чтобы Пушкин или я, читатель, в момент произнесения помнили чудное мгновенье. Но само произнесение слов «Я помню чудное мгновенье» переносит меня из моего мира в мир текста, и я, произносящий, становлюсь я-помнящим. Текст как бы показывает мне, кем был бы я при ином течении событий, то есть описывает меня же, но в ином мире. Посредством «я» устанавливается межмировое отношение между указанными мирами, само же «я» идентифицирует помнящего и говорящего. Я не становлюсь Пушкиным в момент произнесения его слов, но я и Пушкин становимся «говорящими одно и то же» (вспомним введенное Д. Дэвидсоном понятие «samesayers» [Davidson 1975: 168–169]).

Я, точно так же, как и некогда Пушкин, устанавливаем соответствие между моим личным «я» и «я» поэтического текста. Между этими «я» устанавливается отношение дейктической метафоры – отношение «передвижения слова «я» на другую субстанцию, которая станет «Я» только в одном, не субстанциональном, отношении – в том отношении, что займет мое место в акте речи [Степанов 1985: 228]. В этом смысле и я-читатель, и я-автор оказываемся одним из возможных метафорических значений поэтического «я».