Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность

Используя это удачное сравнение, можно отношение между индексом и контекстом в поэтическом дискурсе определить как метафору, и как метонимию – в политическом. В одном случае это подобие – читатель уподобляется поэту, в другом – перенос основывается на смежности (меняются местами исполняющий и отдающий поручение, заказчик и исполнитель и т. п.).

Становится понятным, почему с такой фатальной неизбежностью, подмеченной, Ю.Н. Тыняновым в его заметках о Блоке и Есенине, а также Фуко об обязательности функции авторства для литературного дискурса, «я» поэтического текста стремится быть идентифицированным с «я» биографического автора. Это происходит потому, что актуализируется не предложение, принадлежащее только и только языку, а высказывание, т. е. предложение в контексте его первичной акутализации. Поэтому «первосказавший» оказывается в привилегированном отношении относительно всех других «говорящих одно и то же». Заметим, что речь идет именно о первосказавшем, а не о реальном говорящем – поэтому, если автор отдает свое высказывание вымышленному персонажу, то как первосказавший выступает персонаж. Например, первичным (дейктико —) метафорическим значением «я» в высказывания «Я вас люблю любовью брата» является не Пушкин, а Онегин.

В лирике отношение между «я» текста и «я» биографического автора оказывается устойчивым, напоминая т. н. «мертвую» метафору – выражение, метафорическое значение которого не вычисляется, а задается. Поэтому биографический автор или, точнее, образ биографического автора (некий гибрид тыняновской и виноградовской концепций) оказывается устойчивым метафорическим значением поэтического «я». В силу устойчивости и контекстной связанности отношения между буквальным и метафорическим значением «я» в лирике, применительно к этому жанру можно считать, что для каждого лирического текста задано отношение между «я» текста и «я» (образа) биографического автора.

Это заданное отношение можно считать лингвистической экспликацией понятия «лирический герой» текста. Заметим, что заданность отношения между мирами текста и контекста не препятствует, а наталкивает на прием «оживления» метафоры (как в случае рассмотренного выше эксперимента с анонимной антологией). В результате, в общем случае, отношение между миром текста и мирами реальных контекстов осложняется, дополняясь отношениями между «промежуточными» мирами и контекстами.

Читатель-текст-автор

Согласно вердикту Умберто Эко – «автор» заключен в кавычки. Он обречен на метафорическое сушествование: как общепонятное обозначение некоторой текстуальной стратегии:

«Если текст рассматривается именно как текст, и особенно в тех случаях, когда он рассчитан на достаточно широкую аудиторию (например, если это роман, политическая речь, научная инструкция и т. д.), отправитель и адресат присутствуют в нем не как реальные полюсы акта сообщения, но как «актантные роли». В подобных случаях автор проявляется в тексте лишь как:

a) узнаваемый стиль или текстовой идиолект, причем этот идиолект нередко может принадлежать не личности, а жанру, социальной группе или исторической эпохе;

b) просто актантная роль (/ я / = «субъект [подлежащее] данного предложения»);

c) иллокутивный сигнал (/ Я клянусь, что… /) или перлокутивный оператор (/ внезапно случилось нечто ужасное… /)…

В дальнейшем мы будем употреблять термин «автор» лишь в метафорическом смысле, т. е. подразумевая под этим термином некий тип «текстовой стратегии». То же относится и к термину «М-Читатель (модель возможного читателя – С.З.)» [Эко 2016: 23–24].