Феминиум

И последнее, что следует сказать в завершение этой истории. Дело в том, что доктор Шип никогда не практиковал нетрадиционный, как он уверял Юлию, психоанализ. И после нее он еще некоторое время продолжал вести вполне обычные сеансы. Но психоанализ стал ему неинтересен. Шип устроился психологом-консультантом в крупную фирму, потом в другую, параллельно читал лекции в частной академии.

О том, что такого произошло с ним и его пациенткой Юлией, он не думал, просто потому что не хотел об этом думать. Самоанализ не должен был касаться этого момента в его жизни.

Доктор Шип верил, что жизнь вечна. И пускай все решится когда-нибудь потом. Кто знает, кто вообще это может знать – а вдруг они и в самом деле станут одной душой и одним телом? Бывший психоаналитик и его бывшая пациентка.

Сергей Чекмаев

ИСПРАВНИК

Сын моей сестры попросил в подарок паровозик. И не какой-нибудь, а именно прозрачный – «хочу, теть Тань, видеть, как внутри у него все крутится», – и именно с белыми колесами.

Пришлось побегать. В «Детском мире» среди похожих на бронированных лягушек танков, увенчанных кричащими американскими флагами размером с простыню, трансформируемых чудовищ и чудовищных трансформеров, фигурок назгулов, эльфов, хоббитов и лошадей из «Властелина колец», пышных кукол всех рас и оттенков кожи, моделей гоночных болидов, тракторов с педалями и всего такого прочего искомый паровоз я таки нашла. Правда, на ценнике меня ожидал сюрприз – локомотив стоил примерно половину моей месячной зарплаты. Для родного племянника, конечно, не жалко, только имеет ли смысл дарить четырехлетнему пареньку, увлеченному исследованием тайн мира, радиоуправляемую игрушку? Через два дня дистанционный пульт хрустнет на крепких молодецких зубах, а спустя неделю разонравившийся паровоз (почему-то сам ездить перестал, бяка, – приходится катать!) попадет в катастрофу: направляемый умелой и безжалостной рукой, столкнется, например, со шкафом. Хорошо, если так. А то ведь «машинист» может беднягу и с «моста», сиречь с балкона, уронить. Дабы не достался каким-нибудь фашистам ценный груз.

Нет уж. Надо что-нибудь попроще, подешевле и – самое главное – покрепче. Вот когда пожалеешь, что дешевый раскрашенный пластик пришёл на смену убожеству советских игрушек, побочного продукта оборонных заводов. И пусть зайцы были синими, крокодилы розовыми, а волки – зелеными, пусть машинки напоминали собачью конуру на колесах, а самолеты – раскладушки с крыльями… Зато делались они по военным стандартам прочности, и открутить голову у пупса невероятной расцветки и пропорций – это минимум часа два нелегких физических упражнений. Не у всякого терпелки хватит.

Впрочем, гримасы русского бизнеса непредсказуемы. В переходе, буквально в ста метрах от «Детского мира», продавали те же самые игрушки, в таких же красочных упаковках, но примерно втрое дешевле. Я принялась шарить глазами по набитым, как вагон метро в час пик, полкам торговых павильончиков. Но судьба решила надо мной сегодня посмеяться. Было все, кроме нужного: частная торговля объявила паровым локомотивам бойкот. Завалы мягких игрушек титанических форм сменяли целые дивизии крошечных и не очень солдатиков в плакатных позах, потом, неожиданно, стойка с трогательно маленькими детскими ботиночками, далее – аляповатые коробки «Нинтендо» и «Плейстейшенов». А паровозик все не попадался. Впору было вконец отчаяться.

У прилавка со знаковой вывеской «ВСЕ за 30 руб.», намалеванной выцветшим фломастером, грустно переминался бомж. Ну, конечно, не бомж – это я уж так его окрестила по привычке, – просто очень уж бедно он был одет. Потертый плащ, на месте пуговиц торчат обкусанные ниточки, обтрепанный воротник давно не стиранной рубашки а-ля «руссиш глубинка». То ли продавец, то ли просто посторожить попросили. Прилавок был завален дешевейшим барахлом сомнительного качества – поддельные батарейки, прищепки, ершики для посуды, зеркальца, открывалки, одноразовые ручки… В общем – «Все за 30 рублей». Магазин одной цены, так сказать. Вот интересно, как понимать слово «все» – любая вещь по тридцать или всё целиком?

Впрочем, мое внимание привлекло отнюдь не барахольное изобилие. «Бомж» или, скорее всего, все-таки продавец вертел в руках… тот самый паровозик! Именно прозрачный, так что внутри проглядываются какие-то части, а колеса – белее не бывает. Игрушка выглядела крепкой, хоть и сработана на редкость топорно, из грубой пластмассы.

– Почем? – небрежно спросила я, указывая на нее.

– Пятьдесят.

Голос у него оказался на удивление сочный. Даже жирный, ухоженный. Таким в новорусских боевиках принято обсуждать миллионные сделки. Нечто неуловимое в его тоне заставило меня осторожно переспросить:

– Пятьдесят чего?

– Зеленых.

Ну, верно говорят: наглость – второе счастье. Неужто на моем лице так явственно читается нужда в этом растреклятом паровозике? Но сдаваться без борьбы я не намерена.

– А как же это? – кивнув на вывеску, с иронией осведомилась я.