Феминиум

– Мне нравится такое освещение, – продолжал доктор. – Предметы едва различимы, их контуры расплывчаты. Стен почти не видно, и кажется, что ты плывешь где-то… Плывешь по жизни, сокрытый ото всех, но все-все видишь. Это подсознание, Юля. Только оно может желать и бояться. Разум – лишь инструмент, чтобы желания осуществлялись, а страхи – нет. Скажете, запел доктор свою песенку, задул в свою дуду? Сейчас охмурять начнет. Признаюсь, я и сам не верю в это подсознание. Его придумал все тот же Зигмунд Фрейд, отец психоанализа. Для этих самых экзальтированных дамочек, дабы благоговели перед большой наукой и делали круглые глаза, дуры. На самом деле сидит в каждом из нас такой маленький тиран, наше истинное Я. И никакой психоанализ ему нипочем. Ни за что не покажет себя тиран, ни из какого зеркала не глянет. Раз он решил, что метро – это страшно, значит, будет страшно. Не помогут никакие уговоры, никакие угрозы или спецметоды вроде кодирования. Можно, конечно, попробовать гипноз, но я, знаете ли, не советую. Гипноз, решая одну проблему, порождает массу новых. Да вы, кстати, гипнозу не поддаетесь, редкий для женщины случай. Что же делать, спросите вы, с этим тираном? А надо ли с ним что-то делать? Разве можно изменить свое Я? Ведь это уже будет не ваше Я, другой человек, не Юля, а какая-нибудь Валя. Вы желаете стать Валей, Юля?

Раздался смешок. Психоаналитик отметил, что смех у Юлии приятный, низкого тембра, не дурносмех. Шип вздохнул печально, что поделаешь: дал себе слово не ударять за пациентками – держись, маленький тиран.

– Когда человек приходит на настоящую исповедь, в церковь, – иной исповеди, вне церкви, быть не может, – речь идет именно о нашем скорбном Я, о нашем тиране. Поэтому грех и называется грехом, что исходит от тирана, а не ангела.

– О-о! – протянула она. – Верующий психоаналитик…

– Правда, звучит как сентиментальный патологоанатом?

– Угу.

– Это значит, что вы меня понимаете. Это хорошо. А когда пациентка рассказывает…

– Слушайте, почему вы все – пациентка, к вам что, мужчины не ходят?

– За десять лет практики был один. Случай, однако, относился к области психиатрии, а не анализа. Анализировать было уже поздно. Итак, когда дама рассказывает о своей половой жизни, это вовсе не исповедь. Просто между мужчиной и женщиной, не важно – нравятся они друг другу или ненавидят, – происходит некая механика. Это в чистом виде химия: гормоны, феромоны. Это жесткий механизм, заданный природой-матушкой. Если бы я был женщиной – пациентки тоже говорили бы об этом, но плюс поменялся бы с минусом. Там, где она требовала бы от меня сочувствия, от докторши ожидала б укоризны, скажем, по адресу своего любовника. Здесь есть тонкости. Ну, а так как сумма удовольствий в сфере секса превышает сумму всех прочих удовольствий в жизни человека, то здесь и кроются самые большие обиды и страхи. Все мы сидим на этой игле. Внутреннему тирану хочется, чтобы нашелся кто-то, кто одобрит его страсти и рождаемые ими нескромные желания, предосудительные поступки и даже пороки. Этим мы сильно отличаемся от священников. Священник укоряет человека в пороках, а мы гладим по головке. Нравятся тебе мальчики-малолеточки – ничего страшного. Мы тебе откроем глаза: всем нравятся, только они боятся себе в этом признаться. Мы убеждаем, что надо себе в этом признаться – и станет легче. И внутренний тиран скажет себе: «Ба! а стоит ли себя бояться, зачем себя пугаю? Не нужно мне себя бояться!» Слышали, Юля? Я сейчас раскрыл вам главную тайну психоанализа. Ее пациенткам, простите, дамам не сообщают, равно как и пациентам. За то нам и платят и не считают эти деньги потраченными зря. Сам себе человек этого сказать не может. То есть сказать-то он скажет, но не подействует. Тиран не доверяет своему разуму, потому что разум для него – всего лишь инструмент. Мы же не доверяем, скажем, молотку. Для доверия требуется собеседник, облеченный авторитетом, такой собеседник, которого внутренний тиран назначит авторитетом, сделает своим зеркалом.

Она передернула плечами, даже, скорее, вздрогнула, но доктор этого не видел. Он смотрел в стену, которой и в самом деле было не различить в красноватом сумраке, просто темное пятно. Но он и без этого знал, какое впечатление производят на собеседницу его слова.