Феномен ДБ

«Но контингент, господа! Большинство частных школ – это дети богатых, ничего не поделаешь. Богатые привыкли, что не они для вас, а вы для них. Пава, изобрази! Сверх того, родителей эти дети видят редко. Родители работают. С воспитанностью и чувством дистанции – проблемы. Оно, конечно, как вы себя поставите, так и будет, но ставить себя – такое скучное и трудоёмкое занятие!»

Надеюсь, Дмитрий Львович успел освоить методы Макаренко на тот случай, если придётся работать в школе с юными преступниками из богатеньких семей. Чего теперь только не бывает! Но, слава богу, вот что успокаивает [81]:

«Уточню, что это дети из хороших семей, олигархических, ну, артистических, мелкий бизнес, телевидение, мои коллеги журналисты и так далее».

Могу предположить, что в этом скучном, на первый взгляд, занятии Быков увидел спасение от проблем, связанных с дефолтом в 1998 году. Газеты могут и прикрыть, а школа никуда не денется. Тогда-то всё и началось, потом был длительный перерыв, а в 2007 году Быков с новыми знаниями и с новым пиететом к этому благородному занятию снова пришёл в класс [104]:

«Вот уже два года я читаю литературу в школе "Золотое сечение" и четыре года – историю советской литературы в школе "Интеллектуал". Я всегда мечтал работать в школе – и много работал в 90-е годы в школе 1214 на Мосфильмовской улице. Потом долго не работал и случайно сказал в одном интервью, что хотел бы вернуться в школу – и меня взяли и пригласили».

В принципе, такое приглашение вполне естественно. Тут сыграла свою роль не только благоприятная наследственность, полезные связи и репутация известного писателя и журналиста, но и то обстоятельство, что Быков не понаслышке знаком с историей русской литературы, ну а в его умении обо всём этом интересно рассказать, полагаю, никто не посмеет усомниться.

Но приведу ещё одно объяснение Быкова, почему он откликнулся на предложение стать учителем [105]:

«Во-первых, у меня так называемое артикуляционное мышление, как поименовала его в поденных записях Лидия Гинзбург: мысль приходит в процессе разговора, и какие-то важные вещи про литературу я зачастую понимаю именно в процессе разговора. Во-вторых, люди, полагающие, будто в школе может работать только мазохист или педофил, сильно недооценивают положительный эффект от общения со старшеклассниками».

Слава богу, о мазохизме в этой книге речи нет. Каков положительный эффект от общения с ученицами и учениками старших классов, даже не пытаюсь сформулировать, а то ведь могут обвинить бог знает в чём. К тому же, совершенно не осведомлен о порядках, принятых в наших частных школах. Знаю только, что в большинстве таких школ Франции и Великобритании используется гендерное обучение, то есть учащиеся разделены по половому признаку. Уверен, что Дмитрий Львович от преподавания в женском классе не откажется при случае: чувствовать на себе в течение урока взгляды двадцати пар восхищённых глаз – это ли не источник вдохновения для литератора!

Однако вернёмся к артикуляционному мышлению. Уже не в первый раз приходится сетовать на то, что разные ипостаси Быкова так и не научились договариваться между собой. Напомню, что ранее, в 2006 году, Быков-писатель утверждал, что мыслит, когда пишет [5]:

«Бывает артикуляционное мышление, когда человек думает в процессе речи. Кто-то лучше соображает во время еды, кто-то – во время любви. Я думаю, когда пишу».

Хотя у Быкова-учителя совсем другое мнение на этот счёт, такие разногласия ничуть не огорчают, поскольку на то они и двойники, чтобы в главном совпадать, а в незначительных деталях отличаться. Понятно, что у каждого из них свой собственный резон, диктуемый не только особенностями конкретной области приложения сил, но и требованиями работодателя. Ничуть не удивлюсь, если от учителя частной школы требуют исключительно артикуляционного мышления.

Однако куда интереснее узнать, какие важные вещи Быков понимает только в процессе разговора, то есть на уроке, а до начала урока об этом даже не догадывается [105]:

«Вот, например, нынешний одиннадцатый класс ужасно полюбил Леонида Андреева, а этого не надо. Это совсем не тот писатель, которого им следовало бы любить. <…> И предлагая им прочесть "Чёрные маски", не допускаю ли я их к яду? Объясняя им блоковскую "Интеллигенцию и революцию", не намекаю ли я на желательность перемен? Читая им гриновского "Крысолова" и обрывая на самом интересном месте – дальше, мол, сами, – не внушаю ли я им подспудно, что мы все окружены крысами?»

Я бы сказал, что это несколько запоздалые сомнения – раньше надо было думать, о чём на уроке говорить. Возможно, Дмитрий Львович думает перед уроком о материальной компенсации затрат, вложенных им в это благородное занятие [78]: