Феномен ДБ

– Свету! – ответил Мольер. – И сыру пармезану.

Чего не хватило Быкову, чтобы в этой простенькой задачке разобраться? Допустим, что «Мольера» Быков вовсе не читал, не велика беда – на мой взгляд, слабенькая книга. Но он просто обязан был прочитать те редакции «закатного» романа, которые датированы осенью 1934 года. Тогда бы не озвучил свой нелепый приговор [126]:

«Чтобы доказать Сталину, что художника надо беречь, Булгаков переименовал своего художника в мастера».

Такое впечатление, что Быков так и не осилил до конца роман или так ненавидит его, что читает книгу, держа её, что называется, вверх ногами. Ведь не было в романе художника, а был поэт, возлюбленный несравненной Маргариты – это не считая Бездомного и прочих стихоплётов. Читаем отрывок из главы романа в третьей редакции, датированной осенью 1934 года [129]:

«Маргарита опустилась у ног Воланда на колени, а он вынул из-под подушки два кольца и одно из них надел на палец Маргарите. Та притянула за руку поэта к себе и второе кольцо надела на палец безмолвному поэту».

Так и не обнаружив художника в черновиках романа, попробуем выяснить, откуда взялся этот мастер. Не знаю, так ли актёры мольеровского театра величали своего мэтра, но в СССР это слово впервые весомо и уважительно прозвучало в статье Максима Горького «С кем вы, мастера культуры? Ответ американским корреспондентам» – она была напечатана одновременно в газетах "Правда" и "Известия ЦИК СССР и ВЦИК" 22 марта 1932 года. Так что товарищ Сталин тут совершенно ни при чём, он вообще не был специалистом по выдумыванию таких определений. Здесь явно чувствуется рука писателя.

И всё же возникает впечатление, что в третьей редакции романа гипотеза Быкова как будто подтверждается, поскольку окружение Воланда поэта называет «мастером». Тут и впрямь можно усмотреть параллель с известным телефонным разговором в июне 1934 года, когда Сталин интересовался мнением Бориса Пастернака о Мандельштаме [130]: «Но ведь он же мастер, мастер?» Однако проблема заключается в том, что Булгаков в последней редакции романа отказался от этой нарочитости – теперь мастером он называет своего героя сам. Что же это получается? Неужто автор присвоил себе право называть писателя тем словом, которое принято произносить только с высоких трибун или писать в передовицах «Правды» и «Известий»?

По-моему, Быков ищет истину там, где её не может быть. Во-первых, мастер – это отличительное звание, принятое у масонов, тут может быть намёк на некоторую «избранность» возлюбленного Маргариты. Во-вторых, это просто уважительное обращение, признание профессиональных достоинств столяра-краснодеревщика, создателя скрипок, художника или писателя. В-третьих, аналог этого слова, широко распространённый и у нас, и в Европе – мэтр. Во французском языке maître означает «господин, учитель, мастер». Видимо, так и называли актёры мольеровского театра своего директора, а Булгаков трансформировал это слово в более привычное для большинства своих сограждан – «мастер». И повторюсь: Сталин использовал слово «мастер» лишь однажды в телефонном разговоре, а статья Горького разошлась тысячными тиражами. Так что в «открытии» Быкова есть существенный изъян: поскольку приоритет в использовании слова «мастер» принадлежит Максиму Горькому, уничижительная критика в отношении Булгакова теряет всякий смысл.

А в дополнение к этому приведу отрывок из книги Быкова о Пастернаке, посвящённый мастеру:

«Пастернак сходил с эстрады, только что ответив невнятным улыбчивым мычаньем на гневный монолог крестьянского поэта Петра Орешина. Ничего внятного и нельзя было ответить: Орешин сам не знал, что ему так не понравилось. Он наскакивал на Пастернака со странными претензиями: "Думаете, вы мастер? Не таких мастеров знавали! Андрея Белого слушали! " В ответ на эту гневную отповедь Пастернак улыбался и разводил руками, пропуская сказанное мимо ушей».

Вот и мне, видимо, следовало бы не слушать лекцию Дмитрия Львовича о Булгакове, а пропустить всё сказанное им мимо ушей. Да вот хочу выбросить из головы, но никак не получается. Причиной стало весьма своеобразное определение понятия художник, которое озвучил Быков в своей лекции [126]:

«Художник остаётся художником до тех пор, пока он не профессионал, пока он отыскивает какие-то новые пути и возможности».

Возможно ли, что поиск новых путей легче даётся любителям и дилетантам? Мне это было бы особенно приятно, поскольку я так и не соизволил закончить Литературный институт. Точнее, я в него никогда не поступал. На этом можно было бы и успокоиться. Но тут опять Быков-лектор вступает в спор с Быковым-биографом – снова цитата из «Бориса Пастернака»:

«Пастернак долго не считал себя профессионалом в литературе – именно потому, что не мог писать ежедневно, регулярно…»

То ли Пастернак не был художником, то ли профессионалом стал после того, как «выдавил» из себя художника? Снова приходится удивляться неспособности Быкова найти согласие со своими двойниками.