— Мы дали вам богатый обширный край, где было все, что надо для жизни. Мы дали вам время, — сказал старик. — Мы просто хотели узнать, что вы такое и чем вы станете, если вам не мешать.
А мы истребили друг друга…
— Потому, что мы оставили вас без присмотра. Детей нельзя оставлять без присмотра — они еще не разумны и могут себе навредить. Смотри в меня, — сказал он, меня охватило тепло, спокойные, ласковые, золотисто-зеленые волны качнули меня и поставили на песок, и стало так радостно, так легко… — Я дал тебе имя, — сказал мне беззвучный голос, — когда ты станешь взрослой, ты узнаешь его в себе, — и все уже плыло, покачиваясь и кружась, в прохладную зелень, в горячую дрему…
— Ортан! — вскрикнула я в запоздалом испуге. — Ортан, что это было?
— Я не знаю, — сказал он. — Откройся. Дай мне войти.
И совсем как ильф, он молчал, полузакрыв глаза, и лицо его было далеким и непонятным. И, как ильф, он улыбнулся, когда открыл глаза. Это была просто улыбка, улыбка губ, но мне все равно почудилось возле него легкое облачко доброты и веселья.
— Все хорошо, — сказал он. — Общая Память взяла то, что ей надо. Теперь, — сказал он, — нам бы только дойти до моря.
— Это твой друг? Один из тех?..
— Да.
— Он тебе помогает?
— Нет, — сказал Ортан. — Он просто сделал то, что считал правильным. Мне нельзя помогать, — сказал он. — Я выбрал сам и должен сам дойти до конца и принять то, что влечет за собой мой выбор.
— Ортан, значит, нас оставят в покое?
— Нас — да, — сказал он, и лицо его потемнело. — Это хорошо для нас, но плохо для всех людей. У нас не будет права на выбор. Сообитание определит все само, потому что мы неразумны. Поспи, — сказал он. — Мы будем идти без привалов до самой ночи. Завтра нам не удастся много пройти.
И я спросила, уже уплывая в дрему.
— Ортан, а что такое Первый запрет?
— Нельзя убивать взрослых самок, — ответил он неохотно.
Ортан сменил направление и уводит нас на восток. Мы уходим все дальше от прежнего курса; местность меняется, появились холмы и все больше рощ — не сказочных рощ-привалов, а самых обычных — из раскидистых растов.
Мы идем и молчим; сегодня легче идти, нет истомы и этой странной тревоги. То, что я наговорила вчера… интересно, он сердится на меня или слова мои для него ничего не значат?
Ортан замер и поднял руку. Он стоит и вслушивается в себя, и лицо его неподвижно, как камень. Вечный серый гранит, неподвластный страстям…
— Норт! — сказал он. — Мы будем драться. Нам повезло: это только луры. Если мы не нарушим закон, может быть, удастся спастись.
— Какой еще закон? — спросил, усмехнувшись, Норт. Кажется, он рад, что удастся подраться.
— Никакого оружия. Только руки и зубы.
— Нич-чего себе! — сказал Норт.
А потом появились звери. Серые хищники, не очень большие, но их было много. Десятка два или три.
— Элура! Возьми Илейну и поднимитесь на холм. Вас не тронут.
Не думая ни о чем, я взяла за руку Илейну и отошла немного назад. Это безумие. Им не выстоять против стаи.
Ортан и Норт стояли плечом к плечу, и я вдруг подумала: а это красиво! Двое сильных мужчин против стаи зверей.
А потом я не думала ни о чем. Серая волна накатилась на них. Налетела, окружила, сомкнулась. Вой, рычание, хриплый визг. И опять, как тогда в горах: как будто что-то взорвалось. Мощное движение, за которым не успевает взгляд, и Ортан уже на ногах, и несколько серых тел распластано на траве. Он повернулся в Норту, ага, вот и Норт на ногах, но тут дело хуже: яркая кровь на куртке, кровь течет по лицу, он шатнулся, но устоял, и опять на них налетела волна, туча серой ярости, воющего безумия.
И снова взрыв, и опять волна откатилась, но что-то не так, зловещая каменная тишина, словно день вдруг потемнел и превратился в вечер.
И в руке у Норта окровавленный меч…
Ортан глядел на Норта и горько молчал, но Элура была уже рядом с ними, и в руках у нее был самострел, беспощадный и ловкий, готовый к бою.
— Говори с ними! — велела она. — Скажи: это убивает на расстоянии. Скажи: я убью всякого, кто сделает шаг…
Один из зверей все-таки сделал шаг, и тонкая стрелка вонзилась в лохматое горло, и стая ответила хриплым воем.
— Скажи: им придется убить меня, чтобы добраться до вас. Ах, вы не верите?
Снова свистнула стрелка, еще одно тело бьется на сочной траве, и она засмеялась недобрым радостным смехом.
— Пусть уходят! — сказала она, — а то и им придется нарушить закон!
И стая медленно отступила.
Она обернулась к Норту, улыбнулась в ответ на его восхищенный взгляд и спросила:
— Как ты? Крепко порвали?
— Да есть маленько, — ответил Норт.
— Ортан, тут где-то есть вода? Надо заняться ранами.
— Есть, но не очень близко. Ладно, — сказал он. — Теперь уже все равно.
Теперь уже все равно, и это я виноват. Я должен был драться один. Норт — человек, он не может драться, как я, и нечестно требовать от кого-от, чтобы он дал себя убить. Он не мог не нарушить закон, и это я виноват, что позволил его нарушить.