Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Тема труда является одной из путеводных нитей всех интервью, не только определяя опыт жизни на спецпоселении, но и задавая тон рассказу о последующих событиях, а также сегодняшней интерпретации респондентами своего репрессивного опыта. В этих рассказах труд играет сложную, неоднозначную роль: он не только предстает в качестве тяжелой обязанности, порой непосильного бремени, но и является одновременно источником различных возможностей улучшить свое положение, наладить быт, реконструировать жизнь. В этом заключается одно из важнейших отличий режима спецпоселения от условий жизни и труда заключенных лагерей.

«Труд» при этом надо понимать широко, во всех его формах и измерениях: коллективный и домашний; принудительный и являющийся результатом индивидуальной инициативы; безальтернативный, необходимый для выживания и дающий надежду на улучшение положения. Помимо обязательного участия в коллективном труде спецпереселенцы выполняли различные иные виды работ, обрабатывая приусадебной участок, занимаясь ремеслами, вступая в неформальный обмен с окружающим населением. Все эти разнообразные формы были необходимы для выживания. Многие из них вызывали подозрение со стороны режима и не раз оказывались под угрозой запрета (ср. многочисленные проверки с целью ограничения размеров приусадебных участков у колхозников), но и в этом случае они могут рассматриваться в качестве одного из векторов советизации, если понимать последнюю как модель поведения, сочетающую официально санкционированные практики и использование различных «лазеек», помогающих выжить.

Если длившийся не одну неделю путь в ссылку вспоминается всеми депортированными как один из самых тяжелых – физически и морально – моментов («стыдно было, когда везли, как преступников», – рассказывает одна из бывших депортированных[378]

), то приезд и начало работы на спецпоселении во многих рассказах оказываются связаны с определенной нормализацией положения. В сам момент высылки разрешение взять с собой домашнюю утварь и инструменты стало для кого-то из депортированных источником надежды, знаком того, что «везут работать», а не на смерть[379], а затем именно работа служила для них оправданием своего присутствия здесь, позволяя объяснить – себе и другим – депортацию. Об этом вспоминают сегодня, например, русские жители деревень, в которые были привезены «выселенцы». Отвечая на наш вопрос, было ли им что-то известно о причинах депортации, жительница села Калтук Иркутской области вспоминает разговоры с привезенными литовцами: «Они никогда про себя не рассказывали. Никогда ничего не говорили… А мы спрашивали… А они всё говорили: нас отправили сюда работать»

[380].

В удивительную перекличку с этими и другими воспоминаниями, ставящими акцент на функции спецпереселенцев как рабочей силы, вступает такой специфический источник, как письма депортированных, подвергшиеся «почтовому контролю» (т. е. перлюстрации) и включенные в спецсообщения и сводки МГБ. В одном из этих писем, отправленных в 1949 году из Якутской АССР в Литву, упоминается и стигмат – ярлык кулака, снять или сгладить который парадоксальным образом позволяла высылка, и сходства в положении спецпереселенцев и окружающего населения:

Мамочка, здесь на новом месте не играют на нервах. По моим соображениям, жизнь везде одинаковая, только здесь уже не называют кулаками и не прозывают другими разными именами, а зовут только рабочими… Я на жизнь не обижаюсь, отработаю мне положенные часы, а потом иду домой, покушаю и спокойно занимаюсь чем мне нравится. Когда посмотрю кругом, то я живу не хуже, чем другие, а может быть даже лучше…[381]