Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Только ближе к концу 1930-х годов были открыты школы и курсы, обучающие службе в лагерях [История ГУЛАГа 2004–2005, 2: 46, док. № 12, 15, 109–124, 154–171, 176]. После создания ведомственных подразделений (главков) в ГУЛАГе выросло значение профессионализма, более высокого уровня вовлеченности вольнонаемных и осужденных технических работников, выполнения плана [История ГУЛАГа 2004–2005, 2: док. № 17; 3: док. № 167–179]. Вопреки мнению Сталина, который желал, чтобы с заключенными обращались прежде всего как с осужденными, с 1940-х годов начинают приниматься в расчет экономические соображения: изнывающие от голода заключенные и увиливающие от работы уголовники не справлялись со все более сложной технической работой [История ГУЛАГа 2004–2005, 3: 47; Gestwa 2010: 390–440].

Удивительно, что партийная организация появилась в ГУЛАГе только в 1937 году. Членами партии в основном были руководящие сотрудники (более 90 %), среди же сотрудников более низкого уровня партийных было немногим больше 20 %. Чем ниже положение в администрации и охране, тем ниже процент членов партии. Идеологическая обработка членов партии не была слишком интенсивной. Партийные собрания могли использовать для выражения недовольства. Периодически участники выражали недовольство как заключенными, так и «теми, кто наверху», – из-за низкой оплаты, плохих жилищных условий и обслуживания [Ivanova 2005: 48, 158–60, 172–173, 188–191; История ГУЛАГа 2004–2005, 2: док. № 49, 126, 127, 130].

Подпольная жизнь лагеря определялась его двойной функцией места наказания и экономического производства, а также нехваткой контроля свыше. С 1930-х годов ставить «социально близких», т. е. уголовников, на руководящие позиции было обычным делом. В то же время обойтись без квалифицированных рабочих и «политических» тоже было невозможно. В повседневной жизни насилие исходило скорее от уголовников, чем от надзирателей [Ivanova 2005: 70–74]. Особенно в тех случаях, когда им доставались должности охранников, бригадиров и десятников. Крики, избиения и грабеж становились тогда обыденным явлением, потому что руководство – будь оно хоть злонамеренным, хоть равнодушным – находилось под давлением. План надлежало выполнить даже в плохих трудовых условиях (это касалось оборудования, пищи и санитарии) [Солженицын 1973–1974, 2: 155–157]. Однако у них было достаточно широкое пространство для маневра. То же можно сказать и о бригадирах из числа военнопленных и их советских прорабах [Ratza 1973: 129]. Сотрудничавшие с администрацией заключенные тоже подвергались слежке. В 1944 году в ГУЛАГе действовало не менее 72 455 агентов, а среди сосланных рабочих – более 19 000 [История ГУЛАГа 2004–2005, 4: 96]. Наличие агентов, наряду с голодом и тяжелым трудом, приводило к «мощнейшему эмоциональному напряжению» и среди военнопленных[563]

.

Дистанция между охраной и сотрудниками лагеря с одной стороны и заключенными с другой обычно была не столь большой, как в немецких лагерях. Низший персонал и охранники зависели от дополнительных доходов. Так формировались коррупционные цепочки между уголовниками и облеченными властью заключенными, в которых участвовали также ссыльные, работавшие на производстве в лагерях, и сотрудники лагерей. Периодическое вмешательство Москвы, увольнения и аресты устраняли только самые значительные нарушения. Учитывая повсеместный дефицит в экономике, эти усилия вряд ли могли производить значительный эффект [Юкшинский 1958: 72; Nord-lander 1998]. В начале 1930-х годов, когда все еще наблюдалась нехватка охранников, заключенные в удаленных регионах охраняли сами себя. Охранники, которых часто набирали из уголовников, улучшали свой рацион, устраивая набеги на окрестности [Jakobson 1993: 43, 99; Stettner 1996: 256–59; Hedeler 2002: 109–131, 110, 116, 120; Макуров 1992: 38–39]. (К концу войны практика охраны заключенными самих себя применялась даже в Германии) [Orth 1999: 54; Wagner 2004: 440].