Феномен Солженицына

На самом деле, однако, стремление понять, в какую сторону, как далеко, а главное, с какой целью, с каким тайным умыслом отклонился автор от реальности, создавая свое художественное полотно, далеко не бессмысленно. Вычислив этот самый угол отклонения, сплошь и рядом можно проникнуть в такие глубины художественного текста, до которых иным способом, пожалуй, и не добраться.

Вот я и подумал, что не лишней была бы и попытка установить, каков был угол отклонения от реальности в «атомном» варианте солженицынского романа.

Тем более, что такая возможность у нас имеется. *

В начале 90-х годов прошлого века в Москве небольшим тиражом (1000 экз) вышла в свет книга Льва Копелева «Утоли моя печали». Это была третья, заключительная часть автобиографической трилогии писателя, впервые явившейся на свет на Западе в издательстве «Ардис». В ней была описана та самая «шарашка», где вместе работали «зэки» – А. Солженицын, Л. Копелев, Дм. Панин, ставшие прототипами героев романа А. Солженицына «В круге первом».

Эта Марфинская шарашка зародилась, как говорит автор, «под куполом осквернённой церкви «Утоли моя печали». Отсюда и название книги.

Это, конечно, не документ. Во всяком случае, не такой строгий, как те «Статейные списки», из которых черпали свои сведения комментаторы «Записок из мертвого дома» Достоевского. Но по отношению к «вымышленному повествованию», каким – по определению – является роман Солженицына, мы вправе рассматривать свидетельство мемуариста как максимально приближённое к документальному.

История, ставшая сюжетной основой главного, «атомного» варианта солженицынского романа, у Копелева рассказана подробно.

Приводя разговоры прототипа солженицынского Иннокентия Володина с сотрудником американского посольства (на самом деле, оказывается, их было несколько, таких разговоров), Копелев замечает:…

Эти разговоры я воспроизвожу почти буквально. Слушал их тогда снова и снова множество раз; слова, интонации прочно осели в памяти.

(Л. Копелев. Утоли моя печали)

Слушать это ему тогда приходилось «снова и снова множество раз», потому что именно ему было поручено по этим магнитофонным записям выявить, опознать преступника.

Вот, стало быть, как это было – не в романе, а в реальности:…

Поздняя осень 1949 года. В лаборатории только начинали включать приборы, готовить инструменты. Мы с Солженицыным раскладывали свои папки, книги, журналы; несколько человек маячили у железного шкафа, из которого дежурный офицер доставал секретные папки и гроссбухи – рабочие дневники.

Ко мне подошёл старший лейтенант Толя, один из помощников начальника лаборатории:

– Вас вызывает Антон Михайлович. Немедленно… Нет, никаких материалов брать не надо…

Антон Михайлович и Абрам Менделевич сидели у длинного стола, перед ними два магнитофона и в клубке проводов несколько пар наушников – большие, вроде танкистских или самолётных.

Антон Михайлович поглядел рассеянно, отрешённо.

– Здрасте… Здрасте… Вы, кажется, говорили, что уже как-то определяете физические параметры индивидуального голоса… Не так ли?

– Не совсем. Пока ещё приблизительно, в самом начальном приближении. И не определяю, а предполагаю… Сравнительно уверенно могу сказать только, что своеобразие голоса – это главным образом особенности тембра, которые зависят от микроструктуры гортани, носоглотки, рта… Кое-что удалось наблюдать на звуковидах…

– Так, так, все это весьма занимательно… Но пока вы ещё плаваете в чистой теории. Это плавание может привести вас и в болото и к истокам некоей новой науки… Последнее было бы похвально и прелестно. Науки юношей питают, отраду старцам подают. Но мы с вами ещё не старцы. Ergo нам требуется наука питательная… Так вот, эти ваши исследования неожиданно приобрели новое, чрезвычайно важное значение. Настолько важное, что ещё и сверхсекретное. Здесь на магнитофонных лентах есть нечто, требующее вашего особо пристального внимания… Берите наушники и послушайте голос некоего индивидуя, пожелавшего остаться неизвестным…

В наушниках сквозь шипение и щелчки прорывались, потом внятно зазвучали голоса:

– Але! Але! Кто это говорит?

– Я говорил. Это посольство от Соединенных Штаты от Америка.

– Вы понимаете по-русски? Вы говорите по-русски?

– Я могу плохо говорит, я могу понимат…

– У меня очень срочное, очень важное сообщение. Секретное.

– Кто есть вы?

– Этого я не могу сказать. Поймите! Как вы думаете, ваш телефон подслушивается?

«Слушивает»? Кто слушивает?

– Кто, кто… Ну, советские органы… Слушают ваш телефон?

– О, ай си… Не знаю… Это ест возможно да, ест возможно нет… Что вы хотели говорит?

– Слушайте внимательно. Советский разведчик Коваль вылетает в Нью-Йорк. Вы слышите? Вылетает сегодня, а в четверг должен встретиться в каком-то радиомагазине с американским профессором, который даст ему новые данные об атомной бомбе. Коваль вылетает сегодня. Вы меня поняли?

– Не все понял. Кто ест Коваль?

– Советский разведчик… Шпион…

Шипение… Щелчки…

Из шипящих шумов возникает тот же напряжённый, тревожный голос: