Феномен Солженицына

– Вероятно, он рассчитывает туда попасть. Чтобы выслужиться здесь, ему нужно продолжать серенькую безупречную службёнку, через двадцать лет будет какая-нибудь медалька, какой-нибудь там лишний пальмовый лист на рукаве, я знаю? А на Западе сразу – мировой скандал и миллион в карман…

– М-да-а… Но всё-таки судить о моральных побуждениях по голосу в полосе частот от трёхсот до двух тысяч четырёхсот герц… А как ты думаешь, он – правду сообщил?

– То есть относительно радиомагазина?

– Да.

– В какой-то степени очевидно – да.

– «В этом есть рациональное зерно»? – передразнил Нержин. – Ай-ай-ай, Лёвка-Лёвка! Значит, ты становишься на сторону воров?

– Не воров, а – разведчиков!..

– Какая разница! Такие же стиляги и карьеристы, только нью-йоркские, крадут секрет атомной бомбы, чтобы получить от Востока три миллиона в карман!..

– Дурень! Ты безнадёжно отравлен испареньями тюремной параши! Тюрьма тебе исказила все перспективы мира! Как можно сравнивать людей, вредящих социализму, и людей, служащих ему? – Лицо Рубина выражало страдание.

(Там же. Стр. 280–282)

И тут с новой силой вспыхивает между друзьями их, видимо, уже давний, вечный спор, с каждым новым витком принимая все более ожесточённые формы:…

– Никуда ты, никуда не денешься! – грозно толковал Рубин. – Придётся тебе дать отчёт: по какую сторону баррикады ты стоишь?!

– Вот ещё, мать твою, фанатиков перегрёб, – всю землю нам баррикадами перегородили! – сердился и Нержин. – Вот в этом и ужас! Ты хочешь быть гражданином вселенной,ты хочешь быть ангелом поднебесья – так нет же, за ноги дёргают: кто не с нами, тот против нас! Оставьте мне простору! Оставьте простору! – отталкивался Нержин.

– Мы тебе оставим – так те не оставят, с той стороны!

– Вы оста-авите! Кому вы оставляли! На штыках да на танках всю дорогу…

– Дитя моё, – смягчился Рубин, – в исторической перспективе…

– Да на хрена мне перспектива! Мне жить сейчас, а не в перспективе. Я знаю, что ты скажешь! – бюрократическое извращение, временный период, переходный строй – но он мне жить не даёт, ваш переходный строй, он душу мою топчет, ваш переходный строй, – и я его защищать не буду, я не полоумный!

(Там же. Стр. 283)

И после ещё нескольких таких же витков они вновь возвращаются к тому, с чего начали. Но если в начале у Рубина была надежда, что в конце концов, под тем или под другимсоусом, ему всё-таки удастся уговорить Нержина вместе работать над созданием новой науки, то теперь от этих его надежд не остается уже и следа:…

– Собака! Стерьва… Голоса классифицировали вместе… Что ж мне теперь – одному работать?

– Найдёшь кого-нибудь.

– Ко-го?? – нахохлился Рубин, и было странно видеть детски-обиженное выражение на его мужественном пиратском лице.

– Нет, мужик, ты не обижайся. Значит, они меня будут известной жёлто-коричневой жидкостью обливать, а я им – добывай атомную бомбу? Нет!

– Да не им – н а м, дура!

– Кому – нам? Тебе нужна атомная бомба? Мне не нужна. Я… к мировому господству не стремлюсь.

– Но шутки в сторону! – спохватился опять Рубин. – Значит, пусть этот прыщ отдаёт бомбу Западу?..

– Ты спутал, Лёвочка, – нежно коснулся отворота его шинели Глеб. – Бомба – на Западе, её там изобрели, а вы воруете.

– Её там и кинули! – блеснул коричнево Рубин. – А ты согласен мириться? Ты потворствуешь этому прыщу?.. Ты согласен получить Хиросиму? На русской земле?

– А по-твоему воровать бомбу? Бомбу надо морально изолировать, а не воровать.

– Как изолировать?! Идеалистический бред!

– Очень просто: надо верить в ООН! Вам план Баруха предлагали – надо было подписывать! Так нет, Пахану бомба нужна!

(Там же. Стр. 284)

Да, не похож, совсем не похож этот Нержин на того, каким предстал перед нами его прототип в копелевских воспоминаниях о Марфинской шарашке. Но и солженицынский Рубин, прообразом которого был автор этих воспоминаний, тоже довольно далеко отклонился от своего прототипа. «Угол отклонения» тут не так велик, как в оппозиции «Нержин– Солженицын». Но в этом случае интерес представляет не так величина этого отклонения, как его вектор. *

Нержин, как уже было сказано, – ALTER EGO автора. Но не того, каким он был в годы, проведённые им на «шарашке», а более позднего, уже давно расставшегося со своей былой верой в мировую революцию. Говоря попросту, в романе он несравненно умнее себя прежнего. Что же касается Рубина, тут дело обстоит ровно наоборот. Рубин в романе не то, чтобы каким был, таким остался, но даже сильно оглуплен в сравнении с тем, каким был его прототип в те – теперь уже давние – годы.

Вспомним, какой была первая его реакция на приобщение к новому, сверхсекретному спецзаданию:…