Феноменология зла и метафизика свободы

Человек – от рождения самозванец – ищет, чему бы себя отдать, к чему прислониться, в чем найти оправдание своей жизни, свое назначение. В конечном счете он такой выбор делает – сам. За обществом остается только оценка – плохой или хороший выбор был сделан, нравственный или безнравственный. Но на самостоятельность этого выбора человек обречен изначально. Так же как и на оценку, на бытие-под-взглядом, на окрашенность этого бытия, на его интонирование признанием (гордость) либо его отсутствием (стыд).

Для человека нет ничего страшнее быть лишенным этой сопричастности, суда и оценки, хотя бы надежды на них. Недаром П. А. Флоренский называл ад не иначе как «тьмой кромешной» и «абсолютной неуслышанностью», а Т. Манн сравнивал ад с гестапо, где человек лишен надежды быть выслушанным и справедливо рассуженным, с глубоким звуконепроницаемым, скрытом от Божьего слуха, погребом. Лишенность бытия-под-взглядом, неуслышность – вот ад. Потребность в них онтологически присуща человеческому сознанию. Подтверждением этого являются описания феноменов сознания людей, переживших состояние клинической смерти: устремленность через темный тоннель к светлому существу, от которого исходит полный и справедливый суд всей жизни индивида. Обстоятельство это связано, очевидно, с тем, что последними в поэтапном угасании сознания и отключении функциональных систем в головном мозгу, вызванным прекращением его кровоснабжения, отключаются именно системы, связанные с потребностью в оценке поступков человека, в бытии-под-взглядом. Последний феномен человеческого сознания – угасание этого взгляда.

«Правда почему-то потом торжествует. Почему-то торжествует. Почему-то торжествует правда. Правда, потом. Людям она почему-то нужна. Хотя бы потом. Почему-то потом. Но почему-то обязательно», – написал А. Володин на закате жизни в своей нравственной автобиографии[15].

Да и на своем жизненном пути человек переживает три возраста своих отношений с другими, своих запросов к ним. Первый возраст – «ты со мной играешь, или ты со мной не играешь?». Второй – «ты меня понимаешь, или ты меня не понимаешь?». Но рано или поздно приходит третий возраст – «ты меня уважаешь, или ты меня не уважаешь?».

Представительство и самозванство

В этом плане сознание «я» не принадлежит индивиду исключительно, не является его собственностью, а является собственностью социальной. Богатство и полнота содержания реального «я» – суть выражение богатства и полноты социального бытия личности, системы ее социальных сопричастностей. Когда человек говорит «моя жизнь», «мой Пушкин», «наша эпоха», «моя работа», «мои убеждения» и т. д., он ссылается на свое участие, на свою сопричастность определенным социальным мирам и отношениям в них. Ответить на вопрос, «чье сознание «я»?», значит указать, к какому пункту и к какой части социального целого нужно отнести это «я». Факт социальной природы сознания традиционно признавался в русской философской мысли. Так, С. Н. Трубецкой отмечал, что «я по поводу всего держу внутри себя собор со всеми». Однако, говоря о соборности сознания и самосознания, важно помнить, что для человека важно не только «собор со всеми держать», а и найти свое место в соборе. «Я» не изолированная сущность, не бездомно и не заброшено в мир – оно через систему сопричастностей укоренено в мире. Но оно и не растворено в нем. «Обнаруживается, что “я” не отрезано или не отвешано только по объему, а вплетается как “член” в некоторое “собрание”, в котором он занимает свое, только ему предназначенное и никем не заменимое место. Предназначение имярека в целом – в конечном итоге, во всецелом, в «мире» – предопределяет его haecceitas

, хотя еще не решает вопроса о невозможноти его quidditas»[16]

. Или, как писал Г. Зиммель, «…развитие каждого человека… является как бы пучком разной длины линий развития, расположенных в различных направлениях. Однако не в этих частичных совершенствованиях, но лишь в значении их для развития или, скорее, как развития непреодолимого личного единства – состоит процесс культуры человека. Выражаясь иначе: культура – это путь от замкнутого единства через развитое многообразие к развитому единству»[17].

Но личность может застревать на частичных совершенствованиях, замыкаться в замкнутых единствах. И тогда сопричастность и энергия заблуждения становятся ловушкой. Человек начинает жить и действовать от имени и во имя. Им начинает двигать «осознанная необходимость», долженствование внешнего надо. И человек оказывается неответственным за происходящее, в том числе и творимое лично им самим. Так надо! И человек невменяем. Он отгораживается от вменяемости и вменения. Его разум тратится на то, чтобы доказать, что рассуждать нечего, раз надо. Надо делать то, что надо. Так создается питательная среда самозванства.