Феноменология зла и метафизика свободы

Наконец, А. С. Пушкин прозорливо увязывает проблему самозванства с проявлениями мещанства, фактически – формированием массового общества и массовой культуры[218], даже оговаривает неоднозначную роль просвещения в этих процессах. Сам А. С. Пушкин это замечает походя, вскользь. Между тем, этот аспект пушкинского «урока самозванства» принципиально важен для понимания особенностей современного общества и современной персонологии.

Искушение просвещенным рационализмом: драма декабризма

О рационалистической философии нравственности и ее практических следствиях уже был подробный разговор. Рационализм предельно абстрактен и абстрактно пределен в оперировании с категориями нравственности. И в этом плане он также оказывается «игрой с нравственным беспределом», созвучной предельным напряжениям российской духовности с ее тяготением к полюсам кротости и крутости. Рационализм даже способствует прояснению их амбивалентности, разводя и четко противопоставляя друг другу: с одной стороны – свобода, точнее – своеволие богоподобного властителя, с другой – свобода смиренного исполнителя долга по отношению к воле властителя как закону. Спонтанный волюнтаризм деспота и смиренное послушание остальных. Насилие самозванца и добровольное признание жертвой его права на насилие. И тот и другой, тем самым избавляются от ответственности. Недаром эти две установки – плод единого мировоззрения.

Единство рационалистического разума и насилия чутко уловил Л. Шестов, разгадывая «загадку» Гуссерля – страстного поборника разума, настоятельно советовавшего Шестову познакомиться с работами «иррационалиста» С. Киркегора. Шестов видел «величие» разума в его неумолимой жестокости, подчеркивая глубокое внутреннее родство Ницше и Гуссерля именно в оправдании этой жестокости. Относительно этой жестокости существует рационалистическая философия середины – Аристотель, Кант и философия полюсов: Паскаль, Киркегор – философия безумия жертвы насилия; Гегель, Гуссерль – философия окаменевшей души, принявшей беспощадную жестокость. И то и другое – бес- и вне-человечно.

Созвучие просвещенного рационализма и российскому культурно-историческому опыту сыграло свою роль в разложении и напряжении нравственной амбивалентности. «Горе от ума» и «взбесившийся разум» подпольного человека – темы глубокой рефлексии российской культуры. Искушение рациональным прояснением амбивалентного тождества кротости и крутости происходило не только в русле философствования. Исключительную роль сыграла политическая практика просвещенного рационализма в период Великой французской революции. Возможно, что к России в наибольшей степени справедливо отнести слова Б. Франклина: «У каждого человека две родины: одна своя, другая – Франция». Роль французской культуры в развитии русской культуры хорошо известна. Отмечу лишь главное для данного контекста.

Жиронда и якобинство – политическая практика рационалистического просвещения с его верой в добро, разум, неукоснительную справедливость, всеобщее равенство, свободу и братство. Как уже говорилось, даже предпринимались попытки ввести культ Разума и Высшего существа. Робеспьер – главный идеолог и практик якобинства в 1794 году выдвинул целью революции создание «республики добродетели», в которой главной движущей силой «должны быть одновременно террор и добродетель – добродетель, без которой террор пагубен, террор, без которого добродетель бессильна. Террор это не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость, она, следовательно, является эманацией добродетели». С помощью такой аргументации только на гильотине во время якобинской диктатуры погибло около 50 тыс. человек. В июне 1794 года Робеспьер провел в Конвенте новый закон, который ликвидировал само понятие суда, правосудия. Обвинения больше не требовали доказательств – смерти заслуживал каждый, кто может «вызвать упадок духа», кто «распространяет ложные известия», кто «препятствует просвещению народа», «портит нравы» и т. д. – без улик и доказательств. Когда же Конвент в ужасе робко попросил объяснения такого произвола, Робеспьер в ярости кричал, что в законе «нет ни одной статьи, которая не была бы основана на справедливости и разуме».

Французская революция, последовавший бонапартизм вызвали в России повышенный интерес. На фоне этого идейного интереса произошло событие, которое, на мой взгляд, радикально определило дальнейшее развитие российского духовного опыта. Речь идет о 14 декабря 1825 года.