Феноменология зла и метафизика свободы

Начиная с конца XIX – начала XX столетия можно говорить о нарастающем формировании «массового самсозванства». Его мифологемы адекватно выражены в произведениях таких авторов, как А. А. Богданов и М. Горький. В них не только выражены цели, идеалы революционного преобразования мира, но и передана нравственная атмосфера этого преобразования, пафос изнурительной конспиративной борьбы за счастье землян и марсиан. Горьковские «Песни» («О соколе» с ее противопоставлением «рожденных летать» «рожденным ползать», «О Буревестнике» с ее самоценностью бури), «Мать» с ее явно новозаветным сюжетом, и особенно «Старуха Изергиль» с легендой о Данко, огнем своего сердца осветившего путь заблудшим людям, дают особенно важные образцы этого сознания. Все эти произведения выросли непосредственно «в теле» революционно-демократической мысли России на рубеже столетий, в них нашло свое образно-мифологическое выражение содержание этой мысли, ее менталитет.

Хождение в народ, припадение к его «сермяжной правде», принесение себя в жертву было хождением по лезвию бритвы самозванчества, грани добра и зла. В любой момент это могло обернуться самозванством, юродством гордыни – и обернулось. Данко оказался сверхчеловеком, ницшевским Заратустрой. Титанизм проповеди сверхчеловека – иначе не назовешь поэму Горького «Человек», которую он считал долгое время своим кредо:

«…Человек! Точно солнце рождается в груди моей, и в ярком свете его медленно шествует – вперед! и – выше! трагически прекрасный Человек!

Я вижу его гордое тело и смелые, глубокие глаза, а в них – луч бесстрашной Мысли, той величавой силы, которая в моменты утомления – творит богов, в эпохи бодрости – их низвергает…

…”Все – в Человеке, – все – для Человека!” – Вот снова, величавый и свободный, подняв высокую гордую главу, он медленно, но твердыми шагами идет по праху старых предрассудков, один в седом тумане заблуждений, за ним – пыль прошлого тяжелой тучей, а впереди – стоит толпа загадок, бесстрастно ожидающих его…

Так шествует мятежный Человек – вперед! и – выше! все – вперед! и – выше!»

Чем не Заратустра! Этот Человек – не живой человек, ницшеанский Франкенштейн – Сверхчеловек. Все-то у него с большой буквы. А «все – в Человеке, – все – для Человека!» – это ведь не для живых людей, а для этого абстрактно-плакатного Голема. Его дело – не жизнь, а Подвиг – двигать Общее Дело. Это не поступок, – выход из ряда, ответственное действие, а «стройными рядами» надрывное самовосхищение, утрата стыда и непомерная гордыня.

Вообще разговор о титанизме Данко, его самозванной бармалеевщине – вечный вопрос. Уже отмечалось, что новый творческий синтез возможен только в сознании, сознающем себя в той или иной степени демиургом. Собственно, именно самозванством, пропитанностью самозванством всей русской культуры объясняется ее колоссальный творческий потенциал, интерес и тяга к ней культуры Запада. Символизм, футуризм, аналитическое искусство, супрематизм и т. д. – это целые миры, до сих пор питающие сокровищницу мировой культуры. Важно и отмечавшееся многими исследователями обстоятельство – несмотря на все их само-стояние и самодостаточность, русские «измы» ближе друг к другу, чем своим аналогам за рубежом. И близки они не в деталях, а в своем существе.

Среди других составляющих менталитета «самозванного Данко», помимо неподсудности нравственного героя, безоговорочной веры в него и провозглашаемые им идеалы[219], – конспиративность, установка на тайну и секретность замыслов, следствием чего, помимо прочего, является и допущение «лжи во благо». Толпе не только незачем знать подлинное лицо и мысли «героев», ее можно сознательно вводить в заблуждение.[220]

Секретность практически любой информации, запрет на открытость, прямая ложь – концентрированное выражение «героического» самозванства, проявляющегося до сих пор.

Еще одним компонентом этого менталитета, вытекающим из предыдущих и дополняющим их, является самоценность беспрекословного единства – не все вместе, а все как один. И наконец, следует упомянуть неконструктивность, нетворческую, а потребительски-исполнительскую ориентацию этого сознания на присвоение результатов чужого труда: от теоретического «экспроприация экспроприаторов» и практического «грабь награбленное» до мечты чевенгурцев, что «солнце-вечный пролетарий будет работать на нас». Это сознание органически неспособно к творчеству и созиданию.

Сознание самозванных Данко, конспиративно, заговорщицки, в тайне от других людей и вопреки их воле делающих их счастливыми – удивительно целостно. Упомянутые установки и ориентации дополняют и подкрепляют друг друга. Эта целостность двояка. С одной стороны, она тесно увязана с нравственными «коллективного бессознательного» общества. С другой стороны, эта целостность развертывается и использует аргументацию в виде рационалистических построений. Поэтому мы имеем дело фактически уже с «первоклеточкой» того мифологического сознания, которое проходит как сталинизм. Остается только получить прививку марксизма, чтобы принять окончательную форму.