Февраль (СИ)

Благородно, конечно, но меня всё равно не вдохновляла перспектива грядущей смертной казни. С возвращением обоих комиссаров настроение у меня испортилось ещё сильнее, особенно когда Витген сел за тот самый чиппендейловский стол напротив меня, готовясь начинать допрос. Эрнест встал у окна, спиной ко мне, и рассредоточено смотрел на постояльцев отеля, вышедших прогуляться на улицу, как только закончился дождь. Он ничего не говорил. И молчание его меня пугало.

– Это, действительно, мой платок, – не стала отрицать я, глядя на Витгена с тоской. – Я сама дала его Габриэлле.

– Ну да. Подарили. Когда собирали на свидание. Решив, очевидно, что он подойдёт под цвет её шляпки? – Ирония у Витгена получилась какой-то неохотной, и я на неё почти не обиделась.

– Разумеется, нет. Но какой смысл мне говорить вам что-либо, если вы всё равно мне не поверите?

– А вы попробуйте, мадам Лавиолетт. Мне, в самом деле, уже интересно, что вы придумаете на этот раз!

– Перестаньте говорить с ней в таком тоне, Бертольд, – осадил его де Бриньон. – Платок – это только косвенное доказательство.

– А вам мало доказательств? – Витген пожал плечами. – Шляпка с инициалами, платок с инициалами, и оба на месте преступления! Мадам Лавиолетт, вы либо очень глупая, либо очень невезучая.

Либо и то и другое разом, подумала я обречённо, а Эрнест вновь решил за меня заступиться.

– Витген! Вы забываетесь.

– Прошу прощенья, – пробормотал бернский комиссар. – Ну так что же, мадам Лавиолетт? Будете признаваться или посидим здесь ещё немного?

– Посидим. Прикажите подать чай, мне холодно, я хочу согреться! – С невероятной наглостью сказала я. И, закинув ногу на ногу, добавила: – Потому что признаваться я ни в чём не собираюсь! Габриэллу Вермаллен убила не я.

– В её комнате обнаружили платок с вашими инициалами.

– Я сама одолжила его ей накануне. У неё не было своего.

– Что же это, мадемуазель Вермаллен плакала у вас на плече? Позвольте поитересоваться о причинах?

– Не позволю. Они к делу не относятся.

– Думаю, причиной ваших разногласий – мсье Гранье? – Хмыкнул проницательный Витген, чёртов сукин сын. Я дёрнула щекой, и больше никак не выдала своего желания убить его в ту секунду.

– У нас не было никаких разногласий с Габриэллой.

– Её мать считает по-другому.

– Её мать – бестолковая старая курица! – Не сдержалась от грубости я. – Разумеется, она винит меня во всех смертных грехах! Она ещё с утра, когда Габриэлла была жива, смотрела на меня волком, искренне презирая за то, что Гранье выбрал меня, а не её дочь.

– Тут ты немного ошиблась, Жозефина, – наконец-то подал голос Эрнест. – Габриэлла была уже мертва к этому времени. Её убили вчера ночью. Ближе к одиннадцати часам.

– Ночью?! – Я удивлённо посмотрела на него, но де Бриньон снова отвернулся к окну, и больше никаких комментариев давать не стал.

Ночью? Но я отчего-то решила, что убили её именно сегодня утром. Её мать говорила, что Габриэлла не спустится из-за мигрени, и я была уверена, что она заходила к ней перед завтраком, говорила с ней. Выходит, в последний раз графиня Вермаллен видела свою дочь только вчера вечером. И преспокойно завтракала в нашей компании, пока Габриэлла… лежала там… совсем одна…

Я резко, слишком резко прижала руку к губам, боясь, что вот-вот закричу от отчаяния и горя. Витген, привыкшей видеть меня сдержанной и строгой, несказанно удивился этому моему порыву и даже вздрогнул испуганно. Нервы у него были ни к чёрту. Как и у всех нас теперь.

– Простите, – прошептала я сдавленно. И отвела взгляд.

Ох, пожалуйста, ну только не сейчас, не здесь! Когда меня бросят в камеру, у меня появится время, чтобы вспоминать о том, какой милой, невинной и доброй была бедная Габриэлла! Но не сейчас. Не при них. Этим людям ни в коем случае нельзя демонстрировать свою слабость.

– Хотите знать, как я вижу случившееся? – Полюбопытствовал Витген. – Мадемуазель Вермаллен взъелась на вас за то, что вы увели у неё жениха. Между прочим, бессовестно с вашей стороны, мадам Лавиолетт. Они ведь пожениться хотели!

Ах ты сукин сын! Ещё смеешь попрекать меня?! Я метнула на Витгена взгляд-молнию, но он этого словно бы и не заметил. И продолжил:

– Мадемуазель Вермаллен любила его всей душой и не захотела отдавать его так просто. Она пришла к вам, и стала умолять отступиться, не мешать её счастью, пригрозив крупными неприятностями, в случае, если не удастся найти компромисс.

Кстати, да. Ещё один повод восхититься этой девочкой, ныне покойной. Она бы ведь могла сразу начать с угроз – в тот вечер, когда пришла ко мне! А она разрыдалась, и вежливо попросила уступить ей. Боже, какая же она была чистая! Боже, какое же я ничтожество, как подло я поступила с ней!

И поделом мне.

– Вам, разумеется, не улыбалось ни возможное разорение, ни обнародование ваших грязных тайн, поэтому вы убили мадемуазель Вермаллен, чтобы обезопасить себя, – подытожил Витген, сложив руки на столе. Де Бриньон обернулся, видимо, собираясь вновь заступиться, но в этот раз я сама могла за себя постоять.