Фиалок в Ницце больше нет

Когда бесконечные прочувствованные речи, в которых покойника хвалили и отдавали должное его научным достижениям и человеческим качествам, завершились, гроб наконец-то потащили к машине, и все отправились на Волковское кладбище.

Там их даже телекамеры ждали, и Федор все сторонился, чтобы не попасть в кадр. В итоге, конечно же, попал, потому что все намеревались взять интервью у внучки академика, однако он, выполняя роль телохранителя, никому к Саше приблизиться не позволил.

Хорошо, что черные очки были не только на девчонке, но и на нем самом – если уже светиться, то хотя бы так.

Следствие, как он знал, блуждало в потемках. Конечно, было понятно, что к ограблению и убийству причастен криминальный мир, однако батя слова на ветер не бросал (иначе, чем с выплатой заслуженных гонораров) и благодаря своим связям добился, чтобы копали в совершенно другом направлении.

Наверняка деньги, вырученные с дедушкиных картин, этому способствовали.

Да, все дело было в деньгах: и они у внучки академика, как это отлично знал Федор, водились.

Были у нее и две квартиры – и две картины, о которых батя не подозревал.

Никто, кроме него, не знал об этом.

И их у внучки академика требовалось изъять.

Наконец этот бесконечный мартовский день, весьма и весьма погожий, солнечный и теплый, завершился. После поминок в ресторане Саша с Федором еще раз побывали на свежей могиле дедушки, на этот раз без толпы.

Стоя около холма из цветов и венков, Саша тихо плакала, а Федор, прижав ее к себе, молчал.

– Увези меня отсюда, пожалуйста, – попросила она, и Федор взял ее за руку.

Когда они оказались в квартире ее родителей, то занялись любовью.

Изъять обе картины у внучки академика можно было в любой момент, но тогда стало бы понятно, кто за этим стоит: тот, с кем она делила постель и все свои сокровенные тайны. А это, как понимал Федор, позволяло сделать незамысловатый вывод, что он, не исключено, причастен и к похищению картин из квартиры дедушки.

И к его убийству.

Этого Федору не хотелось: грубо и глупо. Поэтому требовался элегантный план, и он его уже разработал. Осталось только его осуществить.

Стоило подумать и о квартирах внучки академика, а их просто так, в отличие от картин, под мышкой не унесешь.

Но тут девчонка сама завела об этом речь – они как раз, насытившись друг другом, лежали на кровати и размышляли о будущем.

Точнее, она размышляла о своем, а он о своем, хотя Федор был уверен, что внучка академика не сомневалась: оно у них одно.

Куда там!

Глядя в потолок, Саша говорила:

– Нет, в квартире дедушки я больше жить не смогу. Даже переступить через порог боюсь.

Федор лениво спросил:

– Что, покойника боишься?

Поцеловав Федю в нос, Саша ответила:

– Нет, как ты мог подумать! Тем более покойник – мой дедушка, и сосать из меня кровь он бы точно не стал. Просто… Просто там все такое унылое и чужое. Оказаться там снова – это как попасть во вчерашний день, ты ведь понимаешь, о чем я?

Перевернувшись на живот, Федор заявил:

– Ну, тогда тебе квартиру продать надо!

Саша посмотрела на молодого человека и произнесла:

– Я тоже об этом думала, но понятия не имею, как все это делается.

А молодой человек ответил:

– У меня есть знакомый риелтор, он все устроит. Хочешь, чтобы я с ним связался?

Квартир, как оказалось, у внучки академика было даже не две, как картин, а целых три. Потому что старик-академик гикнулся Восьмого марта, а в другой советский праздник, Девятого мая, отдала богу душу бабка внучки академика по матери-каталонке, проживавшая в Москве. Та самая, которая давно из ума выжила и на ладан дышала.

И оставила своей единственной внучке трехкомнатную квартиру на Никитском бульваре в так называемом «Доме полярников».

А трехкомнатная в Москве – это тебе не четырехкомнатная в Ленинграде.

Федор, уже поднаторевший в организации похорон, взял на себя все эти кладбищенские истории с московской бабушкой. А заодно и прибрал к рукам всю документацию на квартиру в «Доме полярников».

Внучка академика была ему только благодарна и, безмерно доверяя, пребывала в убеждении, что он сделает все как нужно.

Федор тоже не сомневался: все, как нужно ему.

Смерть московской бабушки стала для Саши очередным ударом, хотя и не таким сильным: видела она ее в своей жизни не так часто, а в последние годы старушка впала в маразм и решительно никого не узнавала.

Свои дни она закончила в доме престарелых, и квартира на Никитском бульваре, где Саша в последний раз была еще девочкой, отошла внучке.

Как будто дело было в этом!

Саша была крайне благодарна Федору, что он взял все эти юридические дела на себя. Из Ленинграда она уезжать не намеревалась, квартира в Москве, которую она не очень любила, ей не требовалась, поэтому ее также требовалось продать.

А что будет потом?

Может, она выйдет замуж за своего Федю?

Девчонка, кажется, на полном серьезе рассчитывала, что он станет ее мужем. А ему требовались не ее прелести, весьма, надо сказать, сомнительные и мелковатые, а ее квартиры.

Ну и, само собой, картины.