Философия. Книга третья. Метафизика

Экзистенция же не может постичь себя ни как конечную в сравнении с неким мыслимым завершением нескончаемого, ни как конечную рядом с другим конечным. Но, если она, по ту сторону всякой мысли о конечности и бесконечности, скачком достигла достоверности себя, она знает себя самое как неотделимую от другой экзистенции, а также не отвлеченную и от той инстанции, с которой, хотя она и бесконечно отлична от нее, она себя соотносит.

Если эту соотнесенность (Bezogensein) я назову конечностью, то эту конечность экзистенции уже невозможно будет конструировать и отменять мыслью, подобно ранее названным способам конечности, она была бы абсолютна (schlechthin). Ее нельзя было бы постичь знанием, но она была бы схвачена актом свободы, обращенной на самое себя и в этом обращении поставляющей себя пред своей трансценденцией. Постижимые способы конечности стали бы в таком случае относительными, и они, в свою очередь, получали бы экзистенциальную существенность, только если бы их одушевляло, в возвратном движении, сознание экзистенции, соотнесенной с трансценденцией.

Но понять то, что состоит в отношении к трансценденции, как конечность — значит не постичь его в соответствии с его бесконечной сущностью, а как конечность — значит не выразить в этом понятии его неудовлетворенности. Экзистенция не может высказать о себе ни конечности, ни бесконечности, ни того и другого вместе. Она есть непреодолимая, потому что бесконечная, неудовлетворенность, составляющая одно с исканием трансценденции. Экзистенция есть лишь в отнесенности к трансценденции, или не существует вовсе. В этой отнесенности ей свойственна неудовлетворенность, или же — с упразднением временного существования — возможная для нее удовлетворенность.

Действительность метафизического мышления и действительность трансценденции

1. Трансценденция становится предметной

— Поскольку бытие трансценденции не определено в категориях, и не существует как эмпирическая действительность, а также и не есть присутствие моей свободы, как сама свобода, то оно вообще не существует в тех способах бытия, которые я мыслю с предметной артикулированностью, познаю как существование, принимаемое мною как данность, или просветляю в призыве к своей собственной возможности. Поскольку, однако, экзистенция является себе в существовании, для нее то, что есть, существует лишь в форме сознания; поэтому для привязанной к существованию экзистенции также и то, что есть трансценденция, принимает форму предметного бытия.

Метафизическая предметность имеет, прежде всякой частной определенности, некоторый специфический характер. Она есть функция некоторого языка, делающего трансценденцию понятной в сознании экзистенции. При помощи языка этой предметности экзистенция может сделать живо присущим для себя то, чего она не может знать как сознание вообще. Это — не всеобщий язык всякой экзистенции, как общности разумных существ, но всякий раз историчный язык. Он связывает одних, а для других недоступен. Он расплывается во всеобщих понятиях и становится вполне решительным только в акте творения и в изначальном усвоении.

Язык трансценденции в существовании есть словно некоторый второй мир предметов. В то время как в ориентировании в мире всякий предмет есть только он сам, тождествен для каждого и потому доступен для всеобщезначимого изучения, этот второй мир предметного языка может быть внятен лишь для возможной экзистенции. Однако всякая предметность есть возможный шифр, поскольку она в трансцендирующем усвоении делается присущей в опыте таким образом, что в ней является трансценденция.

Метафизические предметы наружно видимы также и для сознания вообще в необъятном богатстве исторически наличной мифологии, метафизики и религиозной догматики. Мир этих предметов многообразен в себе, расколот на множество языков, а потому лишен целостности и поначалу предстает как непонятный шум смешения языков. В этом мире одно царство метафизических предметов кажется инородным другому, и все же не абсолютно отделенным от него. Ибо здесь возможно обращение другого ко мне, как бы на таком языке, которого я еще не понимаю, но к пониманию которого я могу приблизиться, хотя оттого еще и не вступаю в этот язык как свой собственный. Метафизические опредмечивания трансценденции соседствуют друг с другом, как удостоверения, с возможностью историчной коммуникации, и все же без определимых границ между собою. Если поэтому для стороннего наблюдателя, который хотел бы путем исследования установить единую всеобщезначимую метафизику, в метафизической предметности нет никакого содержательного тождества, в ней есть возможная историчная общность благодаря этому языку, в понимании которого люди вступают во взаимные обязательства друг к другу.

2. Ступени действительности вообще

— Вопрос состоит в том, в каком смысле в этом языке метафизической предметности есть действительность.