Финансист

Выпрямившись, я уставилась на миссис Истон, как ученик, которого вызвали к доске.

– Кен сказал, что ты учишься в Университете Джорджии на школьного психолога? Это верно?

– Угу. – «Черт». – В смысле, да, мэм. На будущий год я иду в аспирантуру.

– И сколько же лет нужно учиться, чтобы стать школьным психологом? – спросил мистер Истон, глядя на меня поверх маленьких круглых очков.

– Семь. – «Сэр! Скажи – сэр!» – Семь лет, сэр. Мне осталось еще четыре.

– И тогда ты будешь самой образованной в семье, – улыбнулся мистер Истон, не понимая, какой совершает промах, но все женщины в комнате затаили дыхание и посмотрели на Кена.

Особенно я.

Из-за чего Кен, естественно, встал и вышел из комнаты.

«…Он ненавидит быть в центре внимания. Он стеснительный, Кен».

Родители Кена тоже поднялись, и, разглаживая складки на своих выходных нарядах, проводили нас до двери.

– Было очень приятно познакомиться, Брук, – сказала миссис Истон, вежливо улыбаясь.

Она была учительницей, как моя мама, но в отличие от мамы, которая преподавала в переполненной бедной общественной школе, где ей позволяли носить на работу «биркенштоки» и выцветшие футболки, миссис Истон выглядела так, как будто работала в дорогой частной школе, где учителям разрешалось бить учеников линейкой по пальцам.

– И мне тоже, – просияла я, с готовностью раскрывая руки для объятия, которого, естественно, не последовало.

Когда миссис Истон поняла, что я собираюсь сделать, ее глаза расширились от ужаса, а руки прижались к бокам. Покраснев, я опустила руки, и повернулась к мистеру Истону.

Нахмурив брови, словно не зная, как со мной поступить, папа Кена поднял руку и похлопал меня по плечу. Дважды.

– Ну, хорошей вам дороги.

– Э… Спасибо, что пригласили меня, – сказала я, отвлекаясь на Кена, который где-то там, на краю моего поля зрения, повернулся и пошел вниз по ступенькам, даже не попрощавшись. – Торт был прекрасным, – промямлила я, спускаясь по лестнице задом наперед. – С днем рождения, Челси! – крикнула я в сторону дома, прежде чем повернуться и поспешить за Кеном.

Он как раз открывал пассажирскую дверцу, и я нырнула на сиденье.

– Что это была за фигня? – спросила я, когда он завел мотор и задним ходом выехал на улицу.

– Какая фигня?

– Эта! – махнула я рукой в сторону его родительского дома. – Ты взял… и ушел! Вы даже не обнялись, не сказали «Я тебя люблю» или что-то в этом роде?

Кен пожал плечами, переключая передачу.

– Мы так не делаем.

– Как это, «мы так не делаем»? – не поняла я.

Кен раздраженно поглядел на меня.

– Вы что, не обнимаетесь?

– Нет.

– Никогда?

Кен посмотрел предупреждающе.

– Господи. – Я потрясенно откинулась на спинку сиденья.

«Все эти кресла».

С болью в сердце я подумала о маленьком Кене, растущем в этом доме. Без диванов, на которых валяться и обниматься. Без прикосновений. Без щекотки.

– Но они хоть говорили, что любят тебя?

Не отводя взгляда от дороги, Кен поджал губы.

– Возможно.

– Возможно? – ахнула я. – Ты что, даже не помнишь?

Кен бросил на меня короткий резкий взгляд.

– Это не так важно. Они хорошие родители. Ясно?

– Да-да. Конечно. – Я подняла руки. – Они очень милые, и…

– Если что-то не так, как ты привыкла, это еще не значит, что оно плохо, – оборвал меня Кен. Он никогда раньше не перебивал меня.

Я повернулась к нему лицом.

– Прости. Я знаю, это твои родители, и они чудесные люди, но получается, что ты прожил всю жизнь, не слыша слов «Я тебя люблю»… Это совершенно ужасно неправильно.

Не отрывая глаз от дороги, Кен не произнес больше ни слова. Было совершенно ясно, что эта тема больше не обсуждается.

Я не сказала ему «Я тебя люблю», глядя сбоку на его прекрасное бесстрастное лицо, но я думала об этом.

Я думала об этом изо всех сил.

22

Июль 2003-го

Не знаю, почему в тот день я оказалась дома. Я старалась бывать там как можно меньше с тех пор, как увидела Рыцаря под окном своей спальни. Но почему-то в тот день я сидела в своей комнате наверху, куря одну за другой и делая наброски Эйфелевой башни, которую я хотела нарисовать для стены с французскими картинками у Кена. Вдруг я услыхала телефонный звонок. И это был не мой телефон – не милое чириканье «ду-у-у-удл-ду-у-удл-ду-у-удлду-у-у». Нет, это был громкий звонок домашнего телефона, от которого мне хотелось спрятаться под одеяло и заткнуть уши.

– Мам! – крикнула я, не вставая с кровати. – Ты возьмешь? Я занята.

«ДЗы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ыНь!»

– Мам!

«Да черт возьми».

Я бросила карандаш и, пробираясь мимо куч гансова барахла, напиханных в мою крошечную спальню, добралась до пластиковой беспроводной трубки, висящей на стене возле моей кровати.

– Алло? – пропыхтела я.

– Привет, Скутер, – ответил мой папа. – А мама дома?

– Ага, сейчас, – сказала я, спотыкаясь о гитарную подставку и ударяясь башкой о свисающую с потолка медную сковородку. Вырвавшись в коридор, я зажала трубку рукой и заорала изо всех сил: «Мам!»