Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940

Я думал, что Адольф уже написал своей матери, ведь, в конце концов, прошли две недели со дня его отъезда. Я возьму его адрес и напишу, согласно его инструкциям, о том, что произошло за время его отсутствия. На самом деле не так уж много и случилось, но для Адольфа каждая подробность была важной. Я видел Стефанию у Шмидторека, и она и в самом деле была удивлена, увидев меня одного, ведь, насколько ей было известно, в этом «романе» я играл лишь второстепенную роль. Главный герой отсутствовал. Ей это показалось странным. Что бы это могло значить? И хотя Адольф был всего лишь бессловесным, но более настойчивым и упорным поклонником, чем все остальные, она не хотела терять этого верного обожателя. Ее вопросительные взгляды застали меня настолько врасплох, что я почти поддался искушению заговорить с ней. Но Стефания была не одна, а, как обычно, в компании матери. К тому же мой друг дал мне строгие указания ждать, пока Стефания сама не спросит меня. Ну конечно, как только она поймет, что он уехал навсегда, воспользуется случаем перебежать в одиночку через мост, чтобы пылко умолять меня сказать ей, что случилось с моим другом. Может быть, произошел несчастный случай, или он снова заболел, как это было два года назад, или даже умер… Непостижимо! Во всяком случае, хотя этот разговор еще не состоялся, у меня было достаточно материала, чтобы написать письмо на четырех страницах. Но что же все-таки случилось с Адольфом? От него не было ни строчки. Фрау Клара открыла мне дверь и сердечно поздоровалась со мной; я видел, что она очень ждала моего прихода. «У вас есть вести от Адольфа?» – спросила она меня, еще стоя в дверях. Значит, он и матери своей не написал, и это заставило меня встревожиться. Вероятно, случилось что-то необычное. Наверное, в Вене все пошло не по плану.

Фрау Клара предложила мне стул. Я видел, что ей стало легче, когда она получила возможность открыть свою душу. Ах, это старая песня, которую я выучил наизусть! Но я терпеливо слушал. «Если бы только он как следует учился в реальном училище, был бы почти готов к поступлению в высшее учебное заведение. Но он никого не слушал. – И она добавила: – Он такой же упрямый, как его отец. Зачем эта безумная поездка в Вену? Вместо того чтобы держаться за свое небольшое наследство, он его тратит. А потом? Из его живописи ничего не выйдет. И за написание рассказов много не платят. А я не могу помочь ему. Я должна растить Паулу. Вы сами знаете, какой она болезненный ребенок, но все равно она должна получить приличное образование. Адольф об этом и не думает, он идет своим путем, как будто один в мире. Я не доживу, не увижу того дня, когда он добьется независимого для себя положения…»

Фрау Клара выглядела еще более измученной заботами, чем когда-либо. Ее лицо прочерчивали глубокие морщины. Глаза были безжизненными, голос звучал устало и покорно. У меня сложилось впечатление, что теперь, когда Адольфа здесь не стало, она опустилась и выглядела более старой и нездоровой, чем раньше. Она, несомненно, скрыла свое состояние от сына, чтобы облегчить для него расставание. Или, быть может, именно импульсивная натура Адольфа поддерживала в ней жизненные силы. Теперь, когда осталась одна, она показалась мне старой, больной женщиной.

К сожалению, я забыл, что произошло в течение последующих недель. Адольф коротко сообщил мне свой адрес. Он жил в 6-м районе на Штумпергассе, 29, подъезд 2, 2-й этаж, дверь номер 17, в квартире женщины с забавной фамилией Цакрис. Это было все, что он написал. Но я догадывался, что за этим упорным молчанием было что-то большее, так как я знал, что молчание Адольфа обычно означало, что он слишком горд, чтобы говорить.

Поэтому рассказ о его втором пребывании в Вене я цитирую по его собственному описанию в «Майн кампф», которое полностью соответствует действительности, и с этим согласны все.

«Я уехал в Вену с намерением сдавать вступительные экзамены в академию. Я отправился в путь, вооруженный толстой пачкой рисунков и убежденный в том, что сдать экзамены будет лишь детской забавой. В реальном училище я был, безусловно, лучшим учеником в классе по рисованию. А с тех пор мое умение сильно развилось, так что я был вполне доволен собой, и это давало мне гордую и счастливую надежду на самое лучшее…

И вот я был здесь во второй раз, в этом прекрасном городе, нетерпеливо, но с надеждой ожидая результатов вступительного экзамена. Я был так уверен в успехе, что весть о том, что меня не приняли, была для меня как гром среди ясного неба. Но все-таки случилось именно это. Когда я пошел к ректору и спросил, почему меня не приняли в школу живописи академии, этот господин сказал мне, что рисунки, которые я представил, ясно показали, что у меня нет способностей к живописи; мои способности лежат скорее в области архитектуры, и поэтому мне следует поступать не в школу живописи, а в школу архитектуры. То, что я никогда не учился в архитектурной школе и не получал никакого обучения в этой области, показалось ему невероятным.