Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940

Зимой 1907 года, когда объем работы в нашей мастерской стал уменьшаться и у меня появилось больше времени для себя, я стал брать уроки гармонии у дирижера театра в Линце. Мои занятия были столь же основательными, сколь и успешными и воодушевляли меня. К сожалению, в Линце не было возможности изучать другие предметы музыкальной теории, такие как контрапункт, оркестровка и история музыки, не было и учебного заведения, где можно было бы учиться дирижерскому искусству и композиции, и еще меньше было стимулов для свободного сочинения. Образование такого рода можно было получить только в Венской консерватории; кроме того, там у меня появилась бы возможность слушать оперы и концерты в первоклассном исполнении.

И хотя я принял решение ехать в Вену, мне – в отличие от моего друга – не хватало необходимой решимости исполнить его, несмотря на все разногласия. Но Адольф уже подготовил почву. Не поставив меня в известность, он убедил мою мать в моем музыкальном призвании. Ведь какая мать не хотела бы услышать, что ее сыну прочат блестящую карьеру дирижера, особенно когда она сама так любит музыку? А также она испытывала вполне оправданное беспокойство за мое здоровье, так как мои легкие больше не могли выдерживать постоянную пыль в мастерской. Так что моя мать, которая полюбила Адольфа точно так же, как фрау Клара полюбила меня, склонилась на нашу сторону, и теперь все зависело от согласия моего отца. Он не противился открыто моему желанию. Мой отец был во всех отношениях противоположностью отцу Адольфа, каким мне описывал его мой друг. Он всегда вел себя тихо и, очевидно, не интересовался тем, что происходит вокруг него. Все его помыслы были связаны с делом, которое он создал из ничего, успешно провел его через тяжелые кризисы и теперь превратил в достойное уважения, процветающее предприятие. Он считал мои музыкальные наклонности пустым дилетантизмом, так как он не мог поверить в то, что можно построить надежную жизнь на более или менее бесполезной игре на скрипке или каком-либо другом инструменте. И наконец, он не мог понять, что я, познавший бедность и несчастья, хотел отказаться от стабильности в пользу неясного будущего. Как часто я слышал от него слова: «Синица в руке лучше журавля в небе» или горькое «И зачем я так надрывался?».

В мастерской я трудился еще больше, чем когда-либо, потому что не хотел, чтобы говорили, будто я забросил работу ради занятий музыкой. Мой отец видел в моем рвении знак того, что я хочу остаться в этой профессии и когда-нибудь взять дело в свои руки. Мать знала, как предан отец своей работе, и поэтому молчала, чтобы не расстраивать его. Так что в то время, когда мое музыкальное будущее полностью зависело от поступления в Венскую консерваторию, все, казалось, зашло в тупик в нашем домашнем кругу. Я лихорадочно работал в мастерской и ничего не говорил. Моя мать тоже ничего не говорила, и мой отец, думая, что я наконец отказался от своего плана, делал то же самое.

В этой ситуации нас пришел проведать Адольф. С одного взгляда он понял, как обстоят дела, и немедленно вмешался. Для начала он ввел меня в курс дела относительно своих собственных дел. Во время своего пребывания в Вене он навел подробные справки об изучении музыки, и теперь он дал мне точную информацию по этому вопросу, сказав в своей искушающей манере, какое огромное удовольствие он получал от посещения опер и концертов. Воображение моей матери тоже разгорелось от этих ярких описаний, так что принятие решения становилось все более и более настоятельным. Но было необходимо, чтобы моего отца убедил сам Адольф.

Трудная задача! Что толку было в самом блестящем красноречии, если старый мастер-обойщик не питал никакого уважения ко всему, что было связано с искусством? Он очень хорошо относился к Адольфу, но, в конце концов, в нем он видел лишь молодого человека, который плохо учился в школе и был о себе слишком высокого мнения, чтобы учиться какому-нибудь ремеслу.