Флаг на грот-мачте

И вроде бы он, Никита, с мамой в этой цепочке. Мама, перегнувшись на один бок, тащит тяжелый мешок с вещами, а Никита с другой стороны ей помогает. И вроде бы они все уходят, торопятся, потому что сзади, невидимое за горизонтом, к ним все приближается что-то огромное. И никто не знает, что это такое, знают только, что страшное. И хоть ничего не видно еще, все знают, что оно там, за горизонтом, куда ветер уносит серую пыль. Потому и спешат.

Идти трудно. Ноги вязнут в песке, пот заливает глаза, пить хочется, сил нет. Никита тащит тяжелый мешок, то и дело смахивая пот с бровей, и торопит маму:

– Скорей, мама! Надо скорей!

– Стой, Никитка! Стой, сынок! – шепчет мама. – Погодим минутку. Мочи нет! Давай отдохнем чуть-чуть. Самую малость отдохнем… А потом дальше…

Мама подтаскивает мешок к кривому дереву у дороги с пыльными мелкими листочками. Они усаживаются на мешок, прислоняют спины к шершавому стволу и неподвижно замирают, глядя, как ползет мимо молчаливая бесконечная вереница.

Мама вдруг медленно начинает сползать с мешка и клониться на бок. Лицо у нее делается совсем белое, по нему крупными каплями катится пот.

– Плохо мне, – шепчут ее пепельные губы. – Ох плохо, сыночек!

Она закрывает глаза и совсем тихо, едва слышно просит:

– Воды… Воды… Пить…

– Я сейчас! Я сейчас! – кричит Никита. – Мама, подожди, я сейчас!

Он хватает из мешка отцовскую солдатскую флягу и бежит на дорогу.

– Дяденька, воды! Маме плохо… – кричит он, протягивая флягу. – Дяденька!

Но молчаливая вереница бредет мимо, не замедляя шага. И никто не останавливается, никто не поворачивает головы. Тогда Никита бежит в степь. Бежит, бежит, бежит, спотыкаясь и хватая ртом горячий воздух…

Уже исчезла дорога с изломанной цепочкой людей, уже не видно даже пыли от них, а Никита все бежит, ища глазами признаки человеческого жилья. Но степь пуста и безлюдна.

Вдруг откуда ни возьмись появляется голубое озеро, зеленая травка вокруг него и рыжий конь у воды. Никита окунает флягу в холодную озерную воду, торопливо плескает пригоршню в лицо. Рыжий конь подходит к нему и наклоняет шею. Никита прыгает на его крутую спину, и конь мчится вперед, разметав по ветру гриву. Никита крепко сжимает ему бока ногами, вцепившись свободной рукой в гриву, и просит:

– Скорее, милый! Скорее!

И конь летит во весь опор, глухо и ритмично ударяя копытами по сухой земле.

Вот и дорога. Вот и знакомое дерево. Вот и мешок. Но что это! Как же это?

Около мешка никого нет. И на дороге, насколько хватает глаз, тоже никого нет. Только там и сям валяются брошенные узлы, сундуки, тележки, да вдали тает слабое облачко пыли. Все люди, что торопливо брели, увязая в песке, исчезли. И мама исчезла.

И тут Никита понимает, что, пока он бегал за водой, то неотвратимое и страшное, от чего все они стремились скрыться, догнало, схватило и пронеслось дальше, неведомо куда.

– Мама! – кричит Никита и знает уже, что никто ему не ответит. – Мамочка, где ты?..

Глава 17

РАВНЕНИЕ НА ЗНАМЯ

Никита проснулся в привычной тоске. Сердце сильно стучало. Подушка была мокрая. Только через минуту он понял, что лежит в своей кровати, а рядом на соседней койке спит отец. Что-то ему важное предстояло с утра, зачем-то нужно было торопиться. «Да, – вспомнил он, – сегодня же первый выход отряда в город. Володя просил прийти пораньше проверить звено».

Никита осторожно поднялся, чтобы не разбудить отца. Вымылся во дворе за сараем. Разжег керосинку, вскипятил чайник, позавтракал хлебом и вчерашней кашей из чечевицы, которую приносили из столовой, обжигаясь, выпил стакан чаю с сахарином. Потом он достал с полки новую белую рубашку, ни разу не надеванную, что отец принес из Церабкоопа. Намочил тряпку и начал аккуратно протирать порыжевшие носки ботинок.

– Ты чего это начепуриваешься? – услышал он. – Словно на праздник. Ботинки-то лучше сажей смажь. Из печки возьми.

Отец лежал на кровати и внимательно следил за ним смеющимися глазами.

– Сегодня у нас первый пробный выход по городу. Приходи посмотреть, – сказал Никита. – А вечером живое кино в комсомольском клубе.

– Приду, – сказал отец. – Погляжу, какие такие пионеры у нас в городе объявились.

Никита слазил в печку, смазал ботинки сажей. Поплевал на ладонь и пригладил отросшие вихры.

– Ну, я пошел, – наконец сказал он.

– Ты ночью опять кричал. Что тебе снилось? – спросил отец, бреясь перед осколком зеркала.

– Не помню, – сказал Никита, закрыл дверь и пустился бегом.

***

Общий сбор был назначен на десять утра. Во дворе клуба уже толпились ребята, возбужденно переговариваясь. Суетился Карпа, бегал от одного к другому, смеялся, размахивал руками. Что-то серьезно внушал своему звену Ленька. Горнист Петька Жгилев нервно ходил взад и вперед, то и дело облизывал сухие губы.

У забора барабанщик Дима пробовал барабан.

– Ну, Петя, – сказал Карпа, останавливаясь рядом с горнистом, – смотри петуха не пусти.

– Кошмарный ужас! – сказал Петька растерянно. – Язык совсем не ворочается. Как бы марш не испортить.

– Ничего, ничего, – утешил горниста Карпа. – Ты, главное, дуй громче. Чем громче, тем лучше.