Фламандская доска

Муньос положил шахматы на стол и подошел к картине. Он проделал это довольно своеобразно: шагнул прямо к центру и стал рассматривать доску и фигуры, как будто всего остального – комнаты и персонажей – попросту не существовало. Наклонившись, он всмотрелся в то, что его интересовало, с совершенно иным – гораздо более напряженным – выражением, чем накануне. И Хулия поняла, что, говоря «я теперь только и думаю, что об этом», он нисколько не преувеличивал. По тому, как он смотрел на изображенную шахматную позицию, было очевидно, что этот человек занят не просто решением чужой проблемы, не имеющей особого значения для него самого.

Он простоял у картины довольно долго, затем повернулся к Хулии.

– Сегодня утром мне удалось восстановить два предыдущих хода, – сообщил он без тени хвастовства, скорее, несколько извиняющимся тоном. Видимо, он считал достигнутые результаты достаточно скромными. – Потом я столкнулся с одной проблемой… Кое-что, связанное с расположением пешек: оно весьма необычно. – Он указал на изображенные фигуры. – Вообще это необычная партия.

Хулия была разочарована. Открыв дверь и увидев Муньоса, насквозь промокшего, с шахматной доской в кармане, она почти поверила, что до решения загадки – рукой подать. Разумеется, шахматист не знал, насколько все срочно, не знал и многих подробностей, связанных с этой историей. Но Хулия и не собиралась посвящать его во все детали.

– Нас не интересуют остальные ходы, – сказала она. – Требуется лишь выяснить, какая фигура съела белого коня.

Муньос покачал головой.

– Я думаю об этом все время. – Он чуть поколебался, как будто то, что он собирался сказать, было слишком уж конфиденциальным. – Я держу в голове все ходы и проигрываю их вперед и назад… – Он снова поколебался. В конце концов губы его сложились в болезненную, отрешенную полуулыбку. – В этой партии есть нечто странное…

– Не только в партии. – Взгляды обоих были устремлены на картину. – Дело в том, что для нас с Сесаром эта партия – всего лишь часть картины, мы не способны найти в ней ничего больше… – Хулия на миг задумалась над тем, что только что сказала. – А ведь возможно, что все остальное – только дополнение к этой игре.

Муньос едва заметно кивнул, соглашаясь, и Хулии показалось, что на это движение у него ушла целая вечность. Эти замедленные жесты, на которые он, казалось, затрачивал намного больше времени, чем необходимо, похоже, находились в прямой связи с его манерой мыслить и рассуждать.

– Вы ошибаетесь, говоря, что ничего не видите. Вы видите все, хотя и не способны истолковать это надлежащим образом… – Шахматист движением подбородка указал на картину. – По-моему, вся проблема сводится к различию в точках зрения. Здесь перед нами имеется несколько уровней, содержащихся один в другом: на картине изображен пол, представляющий собой шахматную доску; на нем, в свою очередь, располагаются персонажи. Они играют в шахматы на доске, на которой находятся фигуры… Кроме того, все это отражено в круглом зеркале слева… А если вам захочется еще больше усложнить дело, можете добавить еще один уровень: наш, то есть тот, с которого мы рассматриваем картину. А чтобы совсем уж все запутать, вот вам еще один: тот, с которого художник представлял себе нас, созерцающих его произведение…

Он говорил бесстрастно, с отсутствующим видом, монотонно, точно повторяя на память какую-то инструкцию, которую сам считал не слишком важной и на которой останавливался лишь потому, что она неизвестна остальным. Хулия растерянно посопела носом.

– Любопытно, что вы это видите таким образом.

Шахматист снова качнул головой, не отрывая взгляда от картины.

– Не знаю, чему вы удивляетесь. Я вижу шахматы. Не одну партию, а сразу несколько. Которые, по сути, все сводятся к одной.

– Это для меня чересчур сложно.

– Вы не должны так думать. Сейчас мы находимся на уровне, из которого можем извлечь много информации: на уровне данной шахматной партии. Решив ее, мы сможем применить сделанные выводы ко всей остальной картине. Это просто вопрос логики. Математической логики.

– Вот уж не думала, что математика имеет к этому отношение.

– Математика имеет отношение ко всему. Любой воображаемый мир – в данном случае эта картина – управляется теми же самыми законами, что и мир реальный.

– И шахматы тоже?

– А шахматы – особенно. Но шахматист – настоящий шахматист – мыслит на ином уровне, нежели простой любитель: его логика не позволяет ему видеть возможные неверные ходы, поскольку он автоматически отбрасывает их… Точно так же, как талантливый математик никогда не занимается изучением ложных подходов к теореме, тогда как люди менее одаренные вынуждены идти именно таким путем, от одной ошибки к другой.

– А вы разве не ошибаетесь?

Муньос медленно перевел взгляд с картины на девушку. На его губах, казалось, мелькнула тень улыбки, в которой, однако, не было ничего от юмора.

– В шахматах – никогда.

– Откуда вы знаете?