Флэшмен

— Черт побери, парень, — заявил он. — и как вы думаете, смогу я поддерживать порядок, если не буду убивать этих ублюдков? Это гильзаи, не приходилось слышать? Теперь это хорошие гильзаи, как я говорю. Плохие гильзаи по-прежнему в горах, между нами и Кабулом. Они следят за перевалами, облизываются и мечтают. Но пока им только и остается, что мечтать — и все благодаря Авитабиле. Конечно, мы откупаемся от них, но неужели вы думаете, что это их остановит? Нет, сэр. Страх перед Авитабиле, — при этих словах он ткнул себе в грудь большим пальцем, — страх — вот что сдерживает их. Но если я перестану то и дело вешать их, они перестанут бояться. Понимаете?

Он пригласил меня отобедать вечером, и отведали превосходного тушеного цыпленка с фруктами, сидя на террасе и глядя на грязные крыши пешаварских домов, а звуки и запахи восточного базара волнами наплывали на нас. Авитабиле оказался радушным хозяином, и всю ночь болтал про Неаполь, выпивку и женщин. Похоже, я понравился ему, и мы изрядно напились. Он оказался из разряда шумных пьяниц, и мы, припоминается вовсю горланили какие-то песни. Но на рассвете, когда мы, качаясь, собрались идти спать, итальянец остановился на пороге моей комнаты, положил грязную руку мне на плечо, поглядел мне прямо в глаза и сказал совершенно трезвым, спокойным голосом:

— Парень, мне сдается, что ты в душе такой же, как я — кондотьер, бродяга. Может быть у тебя немного меньше чести, отваги, не знаю. Но послушай меня. Ты сейчас отправляешься за Хайбер, и скоро придет день, когда гильзаи и другие перестанут бояться. Когда этот день наступит, бери самую быструю лошадь и несколько афганцев, которым можно доверять — такие есть, например, среди кизилбашей — и если этот день придет, не дожидайся почетной смерти на поле боя. — Все это он сказал без малейшей иронии. — Герои идут по такой же цене, что и прочие, парень. Доброй ночи.

Кивнув, он затопал по коридору, его позолоченная фуражка по-прежнему твердо сидела у него на голове. Будучи пьян, я не придал тогда значения его словам, но их смысл дошел до меня позже.

Поутру мы отправились на север, войдя в одно из самых ужасных мест на земле — великий перевал Хайбер, где тропа вьется между опаленными солнцем утесами, а горные пики словно готовятся напасть на путника из засады. На дороге было кое-какое движение: мы обогнали обоз с провиантом, следующий в Кабул, но большинство встречавшихся нам оказывались афганскими горцами — суровыми воинами в бараньих шапках или тюрбанах, в длинных накидках, с не менее длинными винтовками, именуемыми джезайли, на плече и хайберскими ножами (напоминающими заостренный секач) у пояса. Мухаммед Икбал радовался возвращению в родные места и тренировал мой несовершенный еще пуштунский на встреченных земляках. Те изумлялись, встретив английского офицера, говорящего на их языке, пусть и скверно, и были настроены довольно дружески.

Но мне их вид не нравился: в глазах у них крылось нечто предательское, да и неудивительно найти странным вид человека, выглядящего как настоящий черт, но носящего золотые колечки и с игривыми локонами, торчащими из-под тюрбана.

За Хайбером мы еще трижды останавливались на ночь, и страна становилась все более отвратительной: меня удивляет, как британская армия со своими тысячами повозок, фургонов, зарядных ящиков и прочим сумела пройти по этим каменистым тропам. Но наконец мы прибыли в Кабул, и я увидел могучую крепость Бала Хиссар, распластавшуюся над городом, а внизу справа аккуратные линии военных кантонов, уходящие к берегу. Там, похожие с большого расстояния на кукол, виднелись красные мундиры и слышался слабый звук горна, разливающийся над рекой. Сейчас, прекрасным летним вечером, среди фруктовых деревьев и садов, со скрытыми за крепостью городскими трущобами, Кабул представлял собой приятное зрелище. Да, воистину приятное.

Мы пересекли реку Кабул по мосту. Доложив о прибытии, помывшись и сменив одежду в расположении части, я отправился к здешнему командующему, которому были адресованы бумаги от Эльфи-бея. Его звали сэр Уиллоби Коттон,[22]

и внешность генерала оправдывала имя: он был толстый, жирный и краснощекий. Когда я вошел, Коттон отбивался от наседавшего на него высокого, подтянутого офицера в полинялом мундире, и мне тут же пришлось усвоить две вещи: в кабульском гарнизоне не в ходу понятия об уединении и сдержанности и даже самый высокопоставленный офицер не чванится обсуждать свои дела с подчиненными.

— … самый глупый дурак по эту сторону Инда, — говорил высокий офицер, когда я появился. — Говорю вам, Коттон, эта армия — как медведь в капкане. Если начнется восстание, что вы будете делать тогда? Беспомощно сидеть в окружении толпы, ненавидящей вас до самых печенок и в неделе пути от ближайшего соседнего гарнизона. Да еще этот проклятый дурак Макнотен, шлющий доклады еще большему идиоту — Окленду, с уверениями, что все в порядке. Да поможет нам Бог! А теперь они освобождают вас…

— Благодарение господу, — вставил Коттон.