Флибустьеры

Это был Басилио, но quantum mulatus![180] Если Симоун сильно изменился за эти два месяца, то Басилио стал неузнаваем: щеки у него ввалились, одежда была в беспорядке, волосы растрепаны. Глаза уже не светились, как прежде, мягкой грустью, а сверкали мрачным огнем. Он походил на покойника, вернувшегося с того света: в чертах его лица застыл ужас, точно его овеяло ледяное дыхание вечности. Даже Симоун был потрясен, и сердце его сжалось от сострадания.

Не здороваясь, Басилио медленно прошел в комнату.

— Сеньор Симоун, — сказал он голосом, от которого ювелиру стало не по себе, — я был дурным сыном и дурным братом: я забыл о муках матери, о злодейском убийстве брата, и бог покарал меня! Ныне мной владеет только одно желание — отплатить злом за зло, преступлением за преступление, насилием за насилие!

Симоун молча слушал.

— Четыре месяца назад, — продолжал Басилио, — вы поверили мне свои планы; я отказался принять в них участие и поступил неразумно — вы были правы. Три с половиной месяца назад вы готовились поднять восстание, я снова отказался помочь вам, и восстание сорвалось. В награду меня заточили в тюрьму, освобождением я обязан лишь вашему заступничеству. Да, вы были во всем правы. И вот я пришел сказать вам: дайте мне оружие, я встану в ваши ряды, как сотни других страдальцев. И пусть вспыхнет восстание!

При этих словах лицо Симоуна просветлело, глаза загорелись торжеством.

— Я прав, да-да, я прав! — воскликнул он с радостью, словно нашел наконец то, что давно и безуспешно искал. — Закон, справедливость на моей стороне, ибо мое дело — дело всех гонимых… Благодарю вас, друг мой, благодарю! Своим приходом вы развеяли все мои сомнения.

Симоун встал. Как и четыре месяца назад, когда в роще предков он излагал Басилио свои планы, лицо его дышало энергией, неукротимой волей — так после пасмурного дня небо озаряется пламенем заката.

— Да, — продолжал он, — восстание не удалось, многие меня покинули, видя, что я, убитый горем, в решающий миг заколебался: в сердце моем тогда угасли еще не все чувства, я еще любил!.. Ныне во мне умерло все, я уже не страшусь возмутить священный для меня сон покойников! Прочь колебания! Даже вы, примерный юноша, вы, незлобивый, как голубь, поняли, что необходимо бороться, вы явились ко мне и призываете меня действовать. О, если бы глаза ваши раскрылись немного раньше! Вдвоем мы могли бы осуществить самые грандиозные замыслы! Я наверху, в высших кругах, сеял бы смерть среди злата и благовоний, превращал бы погрязших в пороке властителей в диких зверей, растлевал и запугивал добродетельных, а вы бы действовали среди народа, среди молодежи, поднимая их к жизни из моря крови и слез! Тогда дело наше было бы не жестоким, не кровавым, но милосердным и совершенным, как произведение искусства, и я убежден, что труды наши увенчались бы успехом! Но никто из людей образованных не пожелал мне помочь; в просвещенных слоях я видел лишь страх и малодушие; в кругах богачей — эгоизм, у молодежи — наивность, и лишь в горах, в местах ссылки, среди отверженных, я нашел нужных мне людей! Но не будем унывать! Пусть не в наших силах изваять идеальную статую, безупречную во всех деталях, мы обтесаем глыбу вчерне, а остальное довершат потомки!

И, схватив за руку Басилио, который слушал, не вполне его понимая, ювелир повел юношу в лабораторию, где он производил опыты и где хранились химические вещества.

На столе стоял большой ящик, обтянутый темной шагреневой кожей, напоминавший ящики для серебряной посуды, которую дарят друг другу богачи и монархи. Симоун открыл его; в нем на красном атласе лежала необычной формы лампа. Резервуар представлял собой плод граната, величиной с человеческую голову; на нем был как бы надрез, в котором виднелись зерна — крупные сердолики. Оболочка из оксидированного золота вызывала восхищение искусством мастера, сумевшего великолепно воспроизвести шероховатую кожуру плода.

Симоун осторожно вынул лампу и отвинтил головку с фитилем; внутри находился прочный стальной шар вместимостью около литра. Басилио вопросительно взглянул на ювелира: он ничего не понимал.

Ни слова не говоря, Симоун еще с большими предосторожностями достал из шкафа флакон и показал юноше надпись на этикетке.

— «Нитроглицерин», — прочитал Басилио и, попятившись, инстинктивно отдернул руки. — Нитроглицерин! Взрывчатое вещество огромной силы!

Он сразу все понял, волосы у него стали дыбом.