Флот обреченных

Люди вытаращили глаза — и начали войну. На протяжении следующих двух недель в месте расположения отряда только и слышалось: шпок… шпок… шпок… Кругом валялись открученные змеиные головы.

Моральный дух солдата окреп, дезертиров больше не было, преступлений тоже больше не было, уровень заболеваемости сифилисом резко снизился. Казалось, моя проблема решена.

И вот как-то раз захожу я в амбулаторию. А там лежит какой-то бедняга. Весь перебинтованный. С головы до ног. Упакованный, как куколка шелкопряда. Я спрашиваю его: что, мол, случилось? И он отвечает мне жалобным голосом: «Пятнистые змеи, сэр», — «Значит, пятнистые змеи?» — спрашиваю я. «Да, сэр, пятнистые змеи», — «Продолжай, парень», — говорю я.

Алекс немного занервничал, когда дверь камеры снова бесшумно открылась и та же рука осторожно повесила китель с портупеей на крюк. После секундной заминки Килгур продолжил повествование. Стэн пытался вспомнить самую жестокую и медленную из всех известных ему пыток и вынужден был признать: любая из них была детской шалостью в сравнении с той, которую придумал Алекс Килгур.

— «Сэр, — продолжает перебинтованный, — помните, вы рассказывали нам, как нужно расправляться с пятнистыми змеями?» — «Да, — говорю, — помню, рассказывал. Но я не думал…» — «Я попробую вам объяснить, что со мной приключилось. Сижу я вторую ночь в окопе, на своем боевом посту. И вдруг вижу, как в мою „нору“ опускается покрытый мехом пятнистый предмет. И я, в точности как вы советовали, мистер Килгур, на счет „раз“ хватаю этот извивающийся предмет правой рукой, на счет „два“ хватаю его также левой рукой, на счет „три“ скольжу правой рукой вверх, на счет „четыре“ делаю „шпок“ и, сэр, можете себе представить, попадаю большим пальцем правой руки прямо в зад леопарду!»

Наступила мертвая, абсолютная тишина. Наконец Н’клос обрел дар речи:

— Это самая жуткая шутка из всех, что я когда-либо слышал.

В первый и последний раз Стэн был полностью согласен с мнением таанца.

Сент-Клер погрузилась в мрачные раздумья, наблюдая за своей странной соседкой по камере, делавшей наброски исключительно по памяти, а затем составлявшей точную копию таанского удостоверения на фоточувствительной пластинке.

Сент-Клер собиралась возразить, когда Стэн приказал ей поселиться вместе с застенчивой керркой, но в последний момент передумала. Ей не хотелось доставлять Стэну такое удовольствие — знать о ее симпатиях и антипатиях.

Дело заключалось совсем не в том, что Л’н не была человеком. Просто любой компании Сент-Клер предпочитала одиночество. Она всегда выступала соло, всегда жила своим умом и никогда даже в мыслях не держала перекладывать ответственность на других. Сент-Клер выжила благодаря тому, что умело пользовалась случаем и никогда не колебалась.

Л’н спутала ей все карты. Живя с таким существом под одной крышей, нельзя руководствоваться одним лишь холодным расчетом.

Впрочем, в жизни вдвоем была своя логика. Как главной воровке, Сент-Клер было лучше иметь дело напрямую с маленькой художницей-керркой. Но для этого ей следовало кое к чему привыкнуть. Л’н могла чувствовать себя уютно только в темноте. За пределами камеры, на ярком таанском солнце, она становилась совершенно беспомощной. Со временем Сент-Клер стала замечать, что помогает Л’н машинально: водит ее в туалет, находит инструменты, потерянные при позднем дневном свете, возвращает к действительности, когда беднягу гипнотизирует какая-нибудь причудливая игра бликов.

Вскоре Сент-Клер поняла, что привязалась к другому живому существу. Л’н постепенно становилась для нее тем самым странным из всех животных, которое зовется другом.

Ей было трудно смириться с этой мыслью, особенно когда она вспоминала об отношении Л’н к этому «подонку Горацио». Соседка по камере расписывала его достоинства с таким пылом, словно он был самым настоящим святым.

А затем Сент-Клер услышала историю о ефрейторе Хансене и поняла, что Л’н отождествляет его со Стэном. Они оба слились для нее в один образ — безупречного героя. Лишь благодаря своим иллюзиям Л’н не потеряла рассудок в убогой нищете плотно населенного тюремного лагеря. Она тосковала по мирным лесам своей родной планеты, все чаще и чаще погружалась в воспоминания. Суровая действительность тюремной жизни становилась для нее невыносимой.

Без Стэна — по крайней мере, без того, что она себе о нем навоображала, — Л’н быстро дошла бы до грани тихого помешательства.

Сент-Клер дала себе слово изменить такое положение вещей, решила перевоспитать Л’н на свой лад до совершения побега.

— Скажи мне, Л’н, — обратилась она как-то к керрке. — Я знаю, что ты интересуешься светом. А видела ли ты когда-нибудь знаменитую светящуюся башню на Прайм-Уорлде?

Л’н прервала работу над набросками.

— Ты имеешь в виду ту, которую построили два милчена? Кажется, их звали Марр и Сенн.

— Да.

— Только на картинках, — ответила Л’н.

— А-а, понимаю. Ты никогда не была на Прайм-Уорлде. Когда вся эта заварушка закончится, мы можем съездить туда вместе и посмотреть на нее.