Форма воды

Он – доктор Боб Хоффстетлер, урожденный Дмитрий Хоффстетлер из Минска, СССР, и, хотя из его резюме можно заключить, что он ученый до мозга костей, его настоящая работа, настоящая причина, по которой он оказался рядом с существом, описывается совсем другими словами. Он – «крот», оперативный сотрудник, агент, информатор, саботажник, разведчик.

2

Если бы кто-то заглянул внутрь дома, который Хоффстетлер снимал на Лексингтон-стрит, то решил бы, что имеет дело с маньяком, который раскладывает обрезки ногтей по длине. Обстановка за пределами скромности, она даже не спартанская. Шкафы и навесные полки пустые и открытые, продукты, годные для длительного хранения, остаются в магазинных пакетах на складном столе, что находится посреди кухни. Скоропортящиеся в тех же пакетах оккупируют внутренности холодильника. Никаких шифоньеров в спальне, скромная одежда сложена на другом столе.

Он спит на раскладушке, а пузырьки с лекарствами выстроены в шеренги на унитазном бачке. Единственное мусорное ведро опустошается каждый вечер и отмывается раз в неделю. Никаких люстр, только голые лампочки, все абажуры сложены в коробку и отнесены в подвал.

Свет от этого резок, и, хотя прошли месяцы, как он живет здесь, он все еще вздрагивает, увидев собственную тень, пугается, что это агент КГБ, присланный сюда, чтобы прервать затянувшуюся миссию Хоффстетлера.

Поддерживая дом в подобном состоянии, он затрудняет установку «жучков», камер и прочих шпионских устройств. Он не имеет причины считать, что ЦРУ село ему на хвост, но каждое воскресенье, когда другие мужчины открывают пиво и смотрят спорт по ТВ, он с помощью шпаклевочного ножа проверяет все щели, окна, вентиляционные отверстия, а затем предпринимает специальную акцию – нечто вроде семейного пикника: разбирает и собирает обратно телефон.

Телевизор и радио – лишняя ноша, он в них не нуждается, поэтому он потрошит телефон в тишине, останавливаясь, чтобы почитать книги, взятые в библиотеке. Хоффстетлер возвращает их, не важно, закончив или нет, каждое воскресенье.

Понадобилось ошеломляющее зрелище уборщицы – он опознал ее как Элизу Эспозито, – танцующей перед существом, чтобы он осознал печаль своего одинокого существования.

Сегодня его рутинная возня с планками пола выглядит хуже чем бессмысленной. Кажется ошибкой, рождает отвращение.

Ошибка – это поучения родителей, училок в школе, священнослужителей.

Ученые не нуждаются ни в чем подобном.

Но все же в горле его стоит комок, словно он подавился рыбьей косточкой, и это уверенность в том, что увиденное прошлой ночью меняет все. Если существо способно чувствовать веселье, привязанность, заботу – а все три заметны в его хроматическом потоке, – тогда никакие национальные или иные интересы не дают права держать его тут словно на горелке Бунзена.

Если посмотреть назад, то все его собственные эксперименты, проведенные с научной осторожностью, выглядят ошибкой.

На волне разных эмоций существо прибыло сюда, на Восточное побережье, в «Оккам», и Хоффстетлер гадает: вплелась ли в лавину этих эмоций хотя бы нотка стыда?

Полость под одной из планок скрывает паспорт, конверт с наличностью и смятую манильскую папку. Хоффстетлер забирает папку, слышит гудок такси и торопливо ставит планку на место.

Всегда одно и то же: звонок в определенное время, звучащая в трубке кодовая фраза, он бросает все, чем занимался, придумывает оправдания для Дэвида Флеминга; затем варится в кислоте тревоги до нужного времени, вызывает такси, забирается внутрь и записывает имя водителя в блокнот, чтобы убедиться, чтобы никто не вез его дважды.

Сегодня таксист именуется Роберт Натаниэль Де Кастро, и Хоффстетлер гадает, не зовут ли его друзья «Боб»? Какое еще американское имя так легко выпадает из памяти?

Мимо аэропорта, по мосту через Бэар-крик, оставив в стороне верфи в тени «Бетлехейм Стил»; промзона не то место, куда может направиться мужчина в костюме. Халат Хоффстетлера сегодня уступает место обычной двойке, неприметность – единственная маскировка.

Он убирает павлиньи перья ученого и отвлекает Роберта Натаниэля Де Кастро скучной болтовней и обычными чаевыми. Он шагает к складу, выжидая, пока машина уедет, закладывает вираж между контейнерами и мимо хранилища для транзитных грузов, через железнодорожные пути и назад вокруг тридцатифутовой груды песка, чтобы убедиться: никто не идет следом.

Ему нравится сидеть именно на этом бетонном блоке, он стучит по нему пятками, словно скучающий мальчишка из Минска.

Затем клуб пыли, напоминающий китайского дракона, плывет над дорогой, и гравий хрустит под шинами, точно ломающиеся кости. Громадный «Крайслер» появляется в поле зрения, черный как трещина в леднике, с хромированной решеткой радиатора, что блестит словно ртуть, хвостовые «плавники» на багажнике режут поднятую колесами пыль.

Хоффстетлер слезает с бетонного блока и вытягивается перед урчащим зверем, едущим через то, что папа назвал бы словом gryaz. Дверь со стороны водителя открывается, и появляется тот же человек, что и всегда, обтянутая дорогим костюмом бизонья фигура.