Форт Далангез

Эрзерум — город как город. Одно слово: туретчина. Кривые улички разбегаются во всевозможных направлениях, образуя головоломный лабиринт. По бокам улиц, там, где полагается быть тротуарам, бегут смрадные ручейки городских стоков. Воздух пахнет далеко не розами и не морозной свежестью. Масловский ворчит что-то о "тёмном средневековье". Действительно, улочки порой настолько узки, что верхние, выступающие над нижними этажи смыкаются над головой, загораживая небо. Дома в городишке разные. Среди вполне приличных, наводящих на мысли о своеобразном, не чуждом русской душе восточном уюте, попадаются и несусветные хибары. Улицы, лишь кое-где мощёные, в основном представляют собой каменистую ухабистую колею. Мейер ведёт автомобиль умело. Верхняя часть его лица под низко надвинутым козырьком фуражки прикрыта лётными очками. Стиль его вождения кажется мне весьма рискованным. Из-под колёс несущегося по кривым уличкам авто прыскают обескураженные обыватели: фески с кистями и без кистей, ермолки, какие-то несусветные картузы самого турецкого фасона. Мейер закладывает головокружительные виражи, а мы с Масловским на заднем сиденье самым скандальным образом, подобно набитым соломой чучелам, валимся друг на друга. Следом за нами, едва поспевая за Мейером, несётся мой весьма почётный эскорт — казачья полусотня с подъесаулом Зиминым во главе. Злая морда его крапчатого коня время от времени возникает у моего правого плеча. Конь грызёт мундштук и скалится, желая ухватить зубами меня за плечо. Есаул натягивает узду. Кричит: "А ну, стерва, не балуй!", чем вносит ещё большее смятение в малолюдные стайки встречающих нас горожан. Замыкает мой эскорт подъесаул Матвей Медведев, сам огромный, орденские планки закрыты седеющей бородой, мохнатая шапка надвинута на глаза. Бурка покрывает его плечи, спину и круп коня. Матвей по праву носит свою фамилию, потому что действительно похож на старого медведя. Левая его рука покоится на луке седла. Правой он сжимает древко стяга с ликом Спаса Нерукотворного. Полотно чёрного стяга треплет морозный ветер. Лик Спаса сумрачно хмурится, глядя на жмущихся к стенам своих домов турок. Кое-кто из обывателей всё-таки кланяется. Некоторые даже подбрасывают в воздух ермолки. Так, на всякий случай. Матвей горделиво посматривает на толпу из-под своей косматой шапки. Подъесаул терского войска знает, что представлен к награждению Георгиевским оружием, и вечером этого для я, командующий Закавказской армией, лично буду раздавать своим воинам награды.

В целом картина нашего победного въезда в Эрзе-рум напоминает мне карикатуру из английской "The Times". Я посмеиваюсь. Масловского злит моя ирония, что и понятно — слишком велики наши потери. К тому же этот штабной шпак всерьёз боится коня подъесаула Зимина.

Лебедев сидит на переднем сиденье рядом с Мейером. Приятно видеть этого всегда самоуверенного ферзя смущённым. Рёв автомобильного двигателя, и тряска, и экзотический вид обывателей на улицах незнакомого города — всё кажется ему не только странным, но, возможно, и пугающим.

— Тоже мне стратегический пункт! — бормочет он. — Даже железной дороги тут нет. Даже речки какой-нибудь с пароходами. А турок-то сколько! Господи Иисусе! Кругом буквально одни турки!

Лебедев бормочет, самым недвусмысленным образом выражая своё недовольство объектом наших притязаний. Мейер резко выворачивает руль, и наш автомобиль, выполнив очередной чудовищный вираж, юзом выскакивает на небольшую площадь перед мечетью.

Пилот жмёт на педаль. Тормоза визжат. Нас с Масловским бросает вперёд. Женя взрывается:

— Осторожней, поручик! Не мешки с мукой везёте!

Лебедев, ухватившись обеими руками за торпеду, таращится на огромное серого камня здание с иглой минарета над покатой крышей. Он морщит нос, крестится, сплёвывает, но пока помалкивает, принимая во внимание моё присутствие и уважая моё неприятие любых проявлений ксенофобии.

— Законченная в 1179 году Улу-джами Большой мечетью была прозвана буквально, а официально называлась мечетью Атабека. Громоздкая снаружи, она впечатляет внутри — по сути это и не здание, а огромный (50 на 50 метров) крытый двор, тёмный каменный лес со стволами пилонов, мхом мягких ковров и кронами куполов над головой, — проговорил Масловский.