Fourth Screem

Всего три: допустить в качестве жертво­при­ношений сви­ней (есть-то их никто нас не заставлял), разрешить изображе­ния, создаваемые не нами, и воздер­жа­ться от обрезания, – если они (все три требова­ния) со­пряжены бы­ли с опасно­стью для жизни. Этому и исторический прецедент, как говорят юри­сты, уже был. Я имею в виду субботу, отказ от которой перед лицом врага был раз­решен у нас за много веков до этого.

Однако – увы, мечтать не вредно. Как показывают факты, при всей взры­воопасности этих трех камней преткновения, дело было, конечно, не толь­ко в них. Да и порабо­тители наши обращались к ним не столь уж час­то. Как прави­ло, и при греко-­ма­ке­донском, и при рим­ском господст­ве мы имели возмож­ность отправлять свои религиозные нуж­ды в полном соответ­ст­вии Заветам. Во всяком случае, нам "порабощенным" жилось там отнюдь не хуже, чем в "свободных" гетто в странах средневековой Европы и Рос­сий­ской империи (включая Поль­шу и При­бал­тику).

Не римские запреты подорвали нас, а наши собст­вен­ные. Мы взвали­ли на себя ношу, которая оказалась не по силам элементарным природным че­ло­веческим возможностям – ношу варварски слепого, дикого и, если хоти­те, языческого в своей ритуальной оснастке, иудаизма. Но об этом я уже го­во­рил. Об этом, собственно, и весь очерк.

Найдутся, видимо, читатели, которые прочтут его как нелепую попыт­ку навя­зать прош­лому некоторую аль­тернативу с высоты знания его траги­ческих по­следствий.

В мои намерения ничего подобного не входи­ло. Исто­рия не зна­­­ет аль­тернатив.

"Прошлое не безупреч­но, но упрекать его бессмысленно, а изучать на­до". Этими словами Максима Горького я защищался однажды от партийно­го начальства, стремивше­гося закрыть мое исследование о рус­ском сим­во­лиз­ме. В контексте этих же слов обрета­ются и мотивы моего нынеш­не­го, столь не легкого для ме­ня, похода в нашу ис­торию. Надеюсь, что и непре­ду­бежденный читатель воспримет их не иначе: этот очерк обращен не к на­ше­му прош­лому, а к нашему настоя­щему.

Когда моя взрослая племянница из Израиля познакомилась с его со­дер­жанием, она спросила: "А уверены ли вы, что, сохранив свою землю и свою страну, мы непременно пришли бы к демократии, подобно западным стра­нам, а не остались бы такими же, как ныне многие арабские страны?".

Я опешил. Я не знал, что ответить. Я и сейчас не знаю.

Знаю только, что вопрос ее, рожденной уже на вновь обретенной нами земле, был продикто­ван тре­вогой и неприязнью к воинствующим ортодок­са­лам, которые и сего­д­ня одержимы задачей любой це­ной сохранить за иу­даизмом статускво гос­­подствующей госу­дар­­ственной идеологии.