Франсуа Вийон

Прево парижскому, которыйЖену копьем себе добыл.Не тратя слов на разговоры(Не то что Гектор иль Троил), —Он короля Рене сразилИ первым стал в турнирном круге, —

Сию балладу я сложилВ честь молодой его супруги[160].

Герой «Романа о Троиле», который пересказал сам Луи де Бово, взяв за основу «Филострато» Боккаччо, был до такой степени застенчив, что не осмеливался сообщить даме своей мечты о снедавшей его страсти. И ему пришлось привлекать к себе ее внимание с помощью ратных подвигов. Впору предположить, что он же, Бово, сочинил и эту похвалу супружеской жизни, которую Вийон превратил в двойной подарок чете д’Эстутвилей.

Алой окрашено небо зарей,Мечется сокол в предчувствии боя,брошенный в небо, мчится стрелой,

Манит голубку и мнет под собою.Участь нам эту всевластной рукоюАмур уготовил. Ваша звезда,Знайте, уже не затмится другою,А поэтому с вами я буду всегда.Душу мою не отдам я другой,

Если уйдете — расстанусь с душою.Лавры сплетутся венком надо мной,Оливы излечат страданье любое;Разум твердит, что с вами одноюЭто, возможно, будет, когдаСтанете вы моей верной женою,

А поэтому с вами я буду всегда[161].

Все смешалось в этом старательно выполненном упражнении: метафоры любовной риторики и символы, позаимствованные в Священном Писании. Амбруазе де Лоре достаточно было прочитать стихотворение вертикально, чтобы не только обнаружить собственное имя в виде посвящения, но и почувствовать игру слов, где по созвучию символом фамилии Лоре выступает лавр, соединяющийся с оливковым деревом, которое в Библии олицетворяет верность избранного народа своему союзу с Всевышним.

Поведение мелкой буржуазии, занимавшейся торговлей и ремеслом, в вопросах брака мало чем отличалось от поведения высокопоставленных чиновников. Для галантерейщика и бакалейщика в такой же мере, как и для судьи из Парламента или должностного лица из Шатле, брак являлся средством уточнения, укрепления, расширения, а иногда и некоторого усиления обычной солидарности. Оригинальность профессиональных и соседских взаимоотношений состояла здесь в том, что границами им служили не турниры, а либо ремесло, либо перекресток. При таком положении вещей, когда рамки, ограничивавшие сферу обычного общения и профессиональных контактов, нередко совпадали, любовь оказывалась в более выгодной позиции, чем в аристократической и судейской среде, где расчеты производились на расстоянии.

Хотя, естественно, и здесь претенденты охотились за приданым, а вдовы злоупотребляли притягательной силой оставленного мужем наследства. Поэтому порой препирательства в суде вели родственнички с весьма усложненной генеалогией: например, некто, женившийся пять раз и четырежды промотавший состояния своих жен, судился с братом пятой жены, которая в свою очередь выходила замуж трижды!

А что уж говорить о любви подмастерья, вдруг получившего возможность жениться на вдове своего хозяина! В основе подобных союзов редко лежала страсть, хотя иногда была нежность. Частенько итогом их являлись неблагодарность и Обиды. Главным в такого рода браках была уверенность, проистекавшая из обладания орудиями труда, доступа к профессиональным учреждениям, а также права занимать хорошую комнату на втором этаже. И еще люди избавлялись таким образом от призрака одиночества. Выгоду в этом находили и мужчина, и женщина.

Некоторые браки заключались и по расчету, и По любви одновременно. Так случилось с Томассой Ла Моэт, Молодой вдовой седельного мастера, которая вдруг стала хозяйкой превосходно оборудованной мастерской, не обладая при этом ни силой, ни искусством набивания изготовлявшихся из твердой кожи седел. Испытывая большую потребность в умелом подмастерье, Томасса без труда его нашла: им оказался молодой мастеровой по имени Колен Менар. Она наняла его, пообещав платить восемь су в неделю и выделив ему соломенный тюфяк. Однако зима в тот год случилась суровая, а сердце у дамы было нежное. И через пять дней после найма на работу Колен перебрался с кушетки в ее постель.