Франсуа Вийон

О люди-братья, мы взываем к вам:Простите нас и дайте нам покой!За доброту, за жалость к мертвецамГосподь воздаст вам щедрою рукой.Вот мы висим печальной чередой,Над нами воронья глумится стая,Плоть мертвую на части раздирая,Рвут бороды, пьют гной из наших глаз…Не смейтесь, на повешенных взирая,А помолитесь Господу за нас!Мы братья ваши, хоть и палачамДостались мы, обмануты судьбой.

Но ведь никто, — известно это вам? —Никто из нас не властен над собой!Мы скоро станем прахом и золой,Окончена для нас стезя земная,Нам Бог судья! И к вам, живым, взывая,Лишь об одном мы просим в этот час:Не будьте строги, мертвых осуждая,И помолитесь Господу за нас!Здесь никогда покоя нет костям:То хлещет дождь, то сушит солнца зной.То град сечет, то ветер по ночамИ летом, и зимою, и весной

Качает нас по прихоти шальнойТуда, сюда и стонет, завывая,Последние клочки одежд срывая,Скелеты выставляет напоказ…Страшитесь, люди, это смерть худая!И помолитесь Господу за нас.О Господи, открой нам двери рая!Мы жили на земле, в аду сгорая.О люди, не до шуток нам сейчас,Насмешкой мертвецов не оскорбляя,Молитесь, братья, Господу за нас![340]

Едва он узнает, что помилован, как тон меняется. Он благодарит Парламент. Но на этот раз, поскольку условности ни к чему, отказывается от прокурорского языка. Однако в благодарственном обращении Вийона к судьям звучит и мольба.

Пять чувств моих, проснитесь: чуткость кожи,И уши, и глаза, и нос, и рот.Все члены встрепенитесь в сладкой дрожи:Высокий Суд хвалы высокой ждет!Кричите громче, хором и вразброд:«Хвала Суду! Нас, правда, зря терзали,Но все-таки в петлю мы не попали!..»Нет, мало слов! Я все обдумал здраво:Прославлю речью бедною едва лиСуд милостивый, и святой, и правый[341].

В «Балладе о повешенных» философия Вийона вполне очевидна. Поэт призывает людей к солидарности. А это значит, что все вслед за ним должны благодарить Суд. Слова повторяются, но смысл у них уже другой. Благодарность — это общий долг, как и сострадание…

Теперь поэт не сожалеет, что он француз. Не боясь преувеличений, он говорит о Парламенте, как о «счастливом достоянии французов, опоре иностранцев».

В заключение же, переходя к делу, поэт просит: ему нужно три дня для устройства своих дел. Он хотел бы попрощаться. Кроме того, ему необходимо раздобыть денег, а их, конечно, ни в тюрьме, ни у менялы ему не достать. Пусть же поэту скажут «да». Как на прошениях к папе, где «да» заменяет слово fiat: «да будет так».

Принц, если б мне три дня отсрочки дали,Чтоб мне свои в путь дальний подсобралиХарчей, деньжишек для дорожной справы,Я б вспоминал в изгнанье без печалиСуд милостивый, и святой, и правый[342].

Поэт в ударе. Возвращенный к жизни, он вдохновенно пишет стихи. Тюремный привратник, быть может, смеялся, когда осужденный взывал к судьям Шатле. Как бы то ни было, когда Вийона освободили из-под стражи, он подарил тюремному сторожу Этьену Гарнье новую балладу, в которой звучали одновременно и радость жизни, и раздумье о простых, всем понятных вещах, и некоторое тщеславие истца, обязанного своим освобождением собственной находчивости.

Ты что, Гарнье, глядишь так хмуро?Я прав был, написав прошенье?Ведь даже зверь, спасая шкуру,Из сети рвется в исступленьи![343]