Франц Кафка не желает умирать

Роберт назначение Гитлера на пост канцлера встретил как неизбежное зло. Бежав однажды из Будапешта от авторитарного режима Хорти и его антисемитской политики, он не собирался еще раз все бросать. Поэтому ничуть не смущался, когда видел проявления ненависти со стороны штурмовых отрядов или читал приписку «Евреям и собакам вход воспрещен», которой обычно снабжали объявление о собрании с выступлением на публике очередного бонзы нацистской партии. «Колесо вращается только в одну сторону», – думал он. Разве тот, кого он считал своим учителем, не рассказывал о бунтах, вспыхнувших в Праге в 1920 году? «Каждый день после обеда я прогуливаюсь по улицам, которые будто утопают в ненависти к евреям, – объяснял Франц. – При мне сынов Израилевых называли тараканами. Разве не естественно уехать оттуда, где тебя так ненавидят»? Я смотрел в окно: конная полиция, жандармы с примкнутыми штыками, толпа, с криками разбегающаяся у меня на глазах, и жгучий стыд оттого, что лично мне ничто не угрожало. Но всех этих речей, пары надписей на стенах да разбитых витрин было слишком мало для того, чтобы заставить Роберта отказаться от медицинских и литературных амбиций, поэтому он сознательно гнал из головы мысль, что ярость истории, как и поразившей нас болезни, может самым радикальным образом изменить течение жизни. Ничто не могло подорвать его непоколебимую веру в страну, которая приютила его и сделала тем, кем он стал сейчас, – женатым человеком, многообещающим хирургом, а в будущем и квалифицированным переводчиком.

В один солнечный день, после обеда, когда Роберт вышел из операционной, где пять часов не выпускал из рук скальпель, удаляя у больного опухоль бронха, его к себе в кабинет вызвал заведующий отделением Вольфганг Г.

– Профессор, а это не может подождать? – спросил он, не желая являться пред начальственные очи в забрызганном кровью халате и к тому же удивляясь, что тот, супротив обыкновения, не назвал его по имени.

– Нет, Клопшток, это подождать не может.

– Что-то срочное? – спросил Роберт, чувствуя, как в душе шевельнулось беспокойство.

– Можно сказать и так, Клопшток, – бросил профессор, не сводя с него глаз, в которых не было даже намека на отцовскую благожелательность.

– Ну что ж, идемте, – заинтригованно прошептал он, перво-наперво подумав, что всему виной допущенная им где-то хирургическая ошибка.

Переступив порог, он увидел, что профессор уже устроился в своем массивном кресле из черной кожи.

Не ожидая приглашения, Роберт сел напротив, что вот уже несколько месяцев ему позволял характер установившихся между ними отношений.

– На мой взгляд, вам лучше постоять, – сказал профессор, барабаня пальцами по столу из красного дерева со стоявшей на нем фотографией лабрадора в рамке и лежавшей рядом папкой, которую он тут же схватил.

Роберт тут же вскочил, смутившись собственной невежливости, и запинающимся голосом пробормотал:

– Покорно прошу меня простить, профессор.

Тот листал лежавшие перед ним в папке бумаги, предварительно нацепив очки. На каких-то фразах задерживался, другие лишь быстро пробегал глазами и переходил к следующим. А когда захлопнул ее, Роберт увидел на обложке свое имя, написанное большими красными буквами.

Профессор надолго о чем-то задумался и наконец сказал:

– Клопшток, почему вы не сказали мне о вашем еврейском происхождении?

– Вы меня ни о чем таком не спрашивали, – удивленно протянул Роберт. – И если честно, я даже не думал, что это может быть важно.

– А по-вашему, мы должны у каждого спрашивать, еврей он или нет? Сегодня так говорят только руководители СС.

– Я совсем не это имел в виду…

– К тому же, по-вашему, не так уж важно, еврей вы или нет?

– Я отвечу вам так: это касается моей личной жизни и отношений с нашей верой, но никак не затрагивает мою профессиональную деятельность.

– Подобными речами, Клопшток, вы оскорбляете не только нашего фюрера, но и всю германскую нацию! Думаете, если бы еврейский вопрос не был так важен, фюрер, его правительство и вся партия тратили бы столько времени и энергии для его урегулирования?

– Видите ли, профессор, для меня никакого еврейского вопроса не существует.

– Что вы хотите этим сказать? – ответил на это профессор, судя по виду, по-настоящему заинтригованный.

– Ну что ж… Я не вижу, каким образом моя принадлежность к еврейскому народу может представлять собой проблему, требующую того или иного решения.

– Это шутка? Я, по крайней мере, очень на это надеюсь! Если евреи для вас не проблема, то что тогда вы считаете таковой?

– Экономический кризис, вооруженные конфликты…

– В экономическом кризисе виноваты евреи-рвачи. В вооруженных конфликтах тоже они, только поджигатели войны.

– А в чем тогда, по-вашему, виноват я?