«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Дево приводит в пользу императора и аргумент психологического свойства; в бытность великим князем, вспоминает он, Николай был не слишком общителен, особенно с подобострастными вельможами, но держался просто и великодушно, а переход из состояния великого князя в положение императора, как бы стремительно он ни совершился, не может «полностью переменить человека и превратить ягненка в тигра». Значит, обвинения в жестокости, предъявляемые Николаю, необоснованны.

Манера письма Дево очень архаична. Рифмованные строки он сопровождает пространными «научно-популярными» примечаниями, в которых излагается информация, не вместившаяся в стихи (та самая манера, которую пародировал Пушкин в примечаниях к «Евгению Онегину»). Если в тексте «Николаиды» упоминаются «дети Тироля», то в подстрочном примечании разъясняется: «12 певцов, явившихся из Инсбрука». Если в тексте назван Фридрих, то в примечании уточняется: «брат короля Вюртембергского». Имя Бабёфа в процитированном выше фрагменте также снабжено пояснением: «Бабёф, который кончил жизнь на эшафоте, проповедовал аграрный закон и уравнительное распределение имущества». Сходным образом в поэме «Нева» поясняются не только реалии («И чудом города пред нею вырастали» – «намек на путешествие Екатерины Великой в Тавриду»), но и собственные витиеватые образы (к строкам: «Востока сказкам фантастичным / Сокровищ стольких не родить» сделана сноска: «Здесь хотели намекнуть на роскошные празднества, описанные в сказках Тысячи и одной ночи»).

Но еще более архаично присущее Дево общее понимание словесности как способа снискать благосклонность государя. В рамках этой системы ценностей автор сочиняет поэму в первую очередь ради того, чтобы прислужиться императору, получить в награду брильянтовый перстень и право сыграть бенефис. Вся жизнь Дево – это та самая постоянная, неослабная погоня за протекцией, которая характеризовала литераторов XVIII столетия и была основным принципом литературной жизни в отсутствие литературного рынка (эта среда превосходно описана в работах Роберта Дарнтона, например, в его книге «Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры», изданной на русском языке в 2002 году). Конечно, искатели государевых милостей подвизались при русском дворе и в первой половине XIX века, но такое использование литературы стремительно маргинализировалось и становилось анахронизмом. Дево, однако, остался верен старинным установкам. Свою жизненную программу он изложил в одном из стихотворений:

Хвалу не будем расточать,

Но и хулу не станем слушать;Ту власть должны мы воспевать,

Что нам дает спокойно кушать.

Те, кто не следует этому «питательному» принципу, вызывают у Дево искреннее изумление. В прозе 1847 года он с недоумением высказывается по поводу эмигранта Ивана Головина, выпустившего в 1845 году в Париже антирусскую брошюру «Россия при Николае I»:

Головин – законченный пессимист, он на все жалуется, ничего не признает достойным одобрения, он размахивает топором направо и налево; и что же он от этого имеет? Конфискацию имущества, разлуку со всеми, кто ему дорог, гнев государя, которому он поклялся служить.

Дево и книгу 1847 года сочинил и напечатал – о чем честно предупреждает в предисловии – потому, что во Франции распространились слухи о намечающемся сближении России и Франции и предстоящем приезде императора Николая в Париж. Конечно, автор «Николаиды» охотно продал бы еще в 1839 году энное количество экземпляров и на словах очень скорбел о невозможности это сделать, но все-таки благосклонность властей и возможность получить от них денежное вспомоществование он ценил гораздо выше.

Эта анахроничность Дево особенно хорошо видна при сравнении его с Кюстином, который действовал уже в условиях литературного рынка, то есть писал свою «Россию в 1839 году» не ради перстня и высочайшего одобрения, а ради того, чтобы обнародовать свои убеждения и получить гонорар от издателя. Дево, кстати, эту разницу очень хорошо сознавал. Презрительно именуя Кюстина «законченным дипломатом, дипломатом-инквизитором, Талейраном путевых заметок» за умение беседовать с российским императором, а за использование этих бесед в книге – «Макиавелли, перерядившимся в паломника», Дево отзывается о маркизе с ненавистью и завистью: