Фрейд

В первой главе очерка Фрейд подчеркивает, что принцип наслаждения является определяющим в формировании первичных сексуальных позывов, но так как внешние условия мешают его реализации и даже делают его порой опасным для организма, то «под влиянием инстинкта самосохранения „Я“ этот принцип сменяется принципом реальности, который, не отказываясь от конечного получения наслаждения, всё же требует и проводит отсрочку удовлетворения, отказ от многих возможностей последнего…» [253].

Затем Фрейд переходит к тому, что стало непосредственным поводом для написания очерка, — к пониманию природы «травматических неврозов» у вернувшихся с полей войны мужчин. При этом подчеркивается, что причиной такой травмы был не сам страх как таковой (напротив, страх, заключающийся в ожидании опасности, помогает человеку подготовиться к ней), а «испуг», то есть реакция человека на опасность, к встрече с которой он был не готов.

Фрейд не открывает ничего нового, когда говорит о том, что в состоянии бодрствования страдающие травматическим неврозом отнюдь не любят вспоминать о событии, которое его вызвало, но вот их сновидения полны кошмаров — «они возвращают больного к ситуации, при которой произошел несчастный случай, и он просыпается с новым испугом» [254]. Это поведение невротиков однозначно доказывает, что полученная ими травма «сидит» не в сознании, а в бессознательном, одним из проявлений которого и являются сновидения.

Однако, согласно теории самого Фрейда, любое сновидение является «исполнением желаний». Но тогда, справедливо замечает Фрейд, такому больному должны были бы являться «картины его здорового прошлого и желанного выздоровления» [255]

. Значит ли тот факт, что вместо этого «травматическим невротикам» снятся кошмары, возвращающие их в обстоятельства получения травмы, что фрейдистская теория сновидений не состоятельна?

Фрейд, разумеется, не спешит с ответом на этот вопрос, а предлагает свои наблюдения за полуторагодовалым ребенком (вероятнее всего, собственным внуком от Софии), который то и дело забрасывал под кровать игрушки, а затем полюбил играть с привязанной за веревочку катушкой. Эта катушка то исчезала из поля его зрения, когда он опускал ее за кровать, то появлялась вновь, причем эта игра явно доставляла ему наслаждение.

Фрейд связал эту игру с тем неудовольствием, которое ребенок испытывал, когда мать оставляла его одного: исчезающая из поля зрения катушка как раз и символизировала для него уходящую мать. Но если он никак не мог повлиять на уход матери, то есть играл в этом событии пассивную роль, то в случае с катушкой эта роль становилась активной: только от него зависело, «исчезнет» ли катушка или появится вновь.

«Мы видим, что дети повторяют в игре всё, что в жизни произвело на них большое впечатление, и делают себя, так сказать, господами положения».

Возвращение невротика в сновидениях на место получения травмы, по мнению Фрейда, сравнимо с детской игрой, в которой вновь и вновь повторяется одна и та же ситуация, но в которой ребенок отводит себе активную роль «хозяина положения». В принципе, отсюда — рукой подать до известного метода лечения травматических неврозов: необходимо вернуть человека в те обстоятельства, при которых он получил травму, но дать ему при этом возможность повести себя иначе, контролируя ситуацию. Именно так, к примеру, Иван Гирин, главный герой романа Ивана Ефремова «Лезвие бритвы», излечивает мать Анны.

Однако Фрейд, называя эту общую черту невротиков и детей «вынуждением повторения», видит в этом пути реализации принципа удовольствия и проявление «первичных влечений» («позывов» в переводе Л. Голлербаха) человека.

«Какова же связь, существующая между сферой первичных позывов и вынуждением повторения?» — вопрошает Фрейд.

И тут же предлагает свой вариант ответа: «Здесь нам невольно приходит мысль, что мы напали на след общего характера первичных позывов, а быть может, и всей органической жизни вообще — характер, который до сих пор не был опознан, или, по крайней мере, достаточно подчеркнут. Первичный позыв можно было бы таким образом определить как присущую органической жизни тягу к восстановлению какого-то прежнего состояния, от которого живая единица была вынуждена отказаться под влиянием внешних мешающих сил…» [256]