Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге

Фрейд тогда страдал от смертельной болезни, так что они могли бы поговорить о проблеме страданий, волновавшей обоих. Фрейд мог бы рассказать Льюису – как рассказывал друзьям десятилетием раньше – о своем пессимизме и безнадежности перед лицом болезни и утраты любимых: «Я неверующий фаталист, так что перед лицом смерти мне остается только покорно переносить ее ужасы»[563].

Вероятно, из уважения к старику Льюис опустил бы многие аргументы, звучащие в книге «Страдание». Он бы просто рассказал Фрейду о том, как пришел к вере, которая помогла ему пережить ужаснейшие события. Он мог бы поговорить об апостоле Павле: Фрейд восхищался тем и часто его цитировал. Льюис сказал бы, что его обращение было не столь молниеносным, но не менее радикальным.

Они могли бы говорить о многом – о сексуальности, о любви, о смерти, о счастье и, разумеется, о самом важном – о Боге. О чем бы они ни беседовали, их разговор было бы ужасно интересно послушать. К счастью, я почти дал читателю такую возможность – представив их мнения об этих предметах, отраженные в их письмах и изданных книгах.

* * *

Почему труды Клайва Льюиса и Зигмунда Фрейда, умерших полвека тому назад, все так же глубоко влияют на нашу культуру? Отчасти это можно объяснить тем, что мы – даже если сами того не осознаем, – приверженцы одного из двух мировоззрений: либо материалистического, присущего Фрейду, либо духовного, о котором писал Льюис. Но здесь может быть и другая, более тонкая причина. Быть может, Фрейд и Льюис выражают наши конфликтующие стремления. Часть нас бьется с авторитетами, словно вторя Фрейду: «Я не сдамся!», – а другая, подобно Льюису, видит, что в глубине души мы желаем обрести связь с Творцом.

Фрейд и Льюис сошлись бы на том, что самый важный вопрос касается Бога: существует ли Разум вне вселенной? Оба они немало над этим думали, и оба понимали, что ответ поможет понять, кто мы, куда стремимся и к чему предназначены.

Но и Фрейд, и Льюис до своего обращения не искали ответа. Его не ищем и мы. Мы постоянно отвлекаемся. Мы защищаемся с помощью рационализаций. Мы говорим себе, что подумаем об этом важном (и тревожащем) вопросе, когда состаримся – тогда найдется время, а пока есть и более насущные занятия. Как Льюис в первой половине жизни, мы не хотим знать – мы культивируем «добровольную слепоту» и «глубокую ненависть к авторитету». Мысль о «

трансцендентном вмешательстве» нам отвратительна. Подобно Фрейду и Льюису, мы говорим себе: «Моя жизнь – это моя забота, и больше ничья».

И Льюис, и Фрейд всю жизнь желали чего-то, неясного им самим, – и не могли обрести желаемого. Оба выражали эту жажду немецким словом Sehnsucht. Фрейд в шестьдесят шесть лет говорил о «странном тайном влечении», полагая, что это, «быть может… стремление к некой совершенно иной жизни». Льюис считал эту жажду «центральной историей» в своей биографии. После обращения он понял, что она «просто указывает на что-то иное, за пределы», что это «указатель» на пути к Творцу. Быть может, мы все носим в себе такую неутолимую жажду, и она либо туманит нам разум, как Фрейду, либо указывает на нечто, как Льюису.

Труды Фрейда и Льюиса помогают разобраться, почему нам трудно увидеть такие указатели, – иными словами, почему мы склонны искажать образ Бога. Согласно одной теории Фрейда, активно применяемой многими специалистами в работе с больными, мы неосознанно переносим детские чувства, связанные с авторитетами, на тех, с кем общаемся в настоящий момент. Это искажает наше восприятие и приводит к конфликтам с авторитетами. Если мы постоянно переносим чувства, связанные с родителями, особенно с отцом, на людей, обладающих властью, то, конечно же, эти детские чувства еще сильнее окрашивают наши отношения со Всевышним, недоступным для наших ощущений. А если это так, нам в любом случае, независимо от того, поклоняемся ли мы Богу или не верим в Него, надо задуматься: на чем базируются наши мысли о Нем – на откровении Создателя в истории или на нашем искаженном неврозами представлении о Творце?

И не стоит судить о Боге на основе дурных поступков его творений, склонных к падениям, будь то герои Библии, телепроповедники, попадающие в тюрьмы, или священники, растлевающие детей. Все люди далеки от идеала. Иисус из Назарета мог быть мягким и снисходительным с нуждавшейся в прощении самарянкой у колодца, но был суров к религиозным вождям, у которых слова расходились с делами.

Мы искажаем образ Бога или творим его по своим желаниям и порой создаем не Бога любви, но Бога ненависти, и это объясняет, почему во имя Бога люди совершали и продолжают совершать ужасные деяния вплоть до терактов. Склонность создавать свой образ Творца поможет осознать запрет, звучащий в самой первой заповеди: «Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим» (Втор. 5:7).