Фридрих Шиллер

И снова — борьба, напряженная, страстная борьба за жизнь, за свои человеческие и королевские права (в начале драмы они еще неотделимы друг от друга в сознании Марии Стюарт).

С горячим негодованием против насилия, которым подвергли ее в Англии, ведет Мария эту борьбу, когда, не успел Мортимер скрыться, в ее темнице появляется самый опасный из ее врагов, лорд-казнохранитель Берли.

Страдающая пленница, вооруженная всем своим огромным женским обаянием, она предстает в разговоре с Берли умным государственным деятелем, опытным дипломатом.

Только однажды выдает она свое страстное волнение, в словах, направленных против Елизаветы, но оборачивающихся против нее самой:

Все, что согласно с рыцарскою честьюВо дни войны, я применять вольна,И запрещают гордость мне и совестьУбийство лишь, удар из-за угла…

Этим против воли она как бы вызвала тень Дарнли, своего убитого мужа, вложила в руки врага оружие против себя. И сейчас же пробует отвести его острие — проводит резкую грань между моральной и юридической ответственностью, между судилищем своей совести и судом английского парламента:

…Убийство лишь, удар из-за угла —Лишь это обесчестило б меняДа, обесчестило, но не лишилоДержавных прав, не сделало б подсудной…

Но за словами о «державных правах» — с каким тонким мастерством раскрывает это Шиллер! — все отчетливей слышно биение горячего человеческого сердца, страдающего не только от несправедливости, учиненной над нею, шотландской королевой, но и от понятой теперь ею несправедливости господствующих порядков. Она отвергает своих судей не только потому, что они не равны ей по сану, а потому главным образом, что для нее неприемлемы их личные человеческие свойства, их беспринципность и продажность:

…Я вижу этот «лучший цвет» страны,В величие облекшийся сенат,Покорствующим, как рабы сераля,

Султанской блажи Генриха Восьмого,Я вижу, сэр, как верхняя палата,Продажностью уподобляясь нижней,Кроит законы, рвет, скрепляет бракиИ расторгает, как прикажет власть,Принцесс английских нынче отрешитОт прав наследства, заклеймит позором,А завтра их возводит на престол;

Я вижу этих доблестных вельмож,При четырех монархах без стыдаЧетырежды меняющими веру…

И вот, казалось бы, сбывается мечта Марии приоткрылись двери ее тюрьмы. Опьяненная воздухом и надеждой, готовая обнять весь мир в счастливом, ликующем чувстве единения с природой, она вся — жизнелюбие, страстный порыв к свободе.

Правда ль, что я не в тюрьме безотрадной,Что надо мною не свод гробовой?Дай надышаться мне ширью прохладной,Жадно упиться зефира волной!

Одна из самых проникновенных страниц шиллеровской лирики эта сцена трагедии.

Трубят охотничьи рога… Королева Британии со своей свитой приближается к Фотерингею. Каким далеким оказывается в действительности то, что несколько минут назад представлялось Марии уже достигнутым: ей еще предстоит борьба за свою жизнь и свободу, самая тяжелая борьба — смирение перед Елизаветой. И Мария ее начинает: «Пред божеством, вознесшим вас, склоняюсь!..»

Но пленница и ее тюремщица говорят на разных языках. В то время как Мария хочет растрогать душу Елизаветы, «…сердце, не оскорбив, пронзить правдивой речью», британская королева бросает ей в лицо политические обвинения. И Мария сносит это. Когда же Елизавета использует свое право сильного, чтобы оскорбить не претендентку на английский престол, а женщину, взрыв происходит.

Из борющейся за свое спасение пленницы Мария превращается в мятежного, протестующего человека, который, зная, что сам подписывает свой смертный приговор, бросает дерзкий вызов в лицо своей тюремщице.

Британский трон ублюдком обесчещен,И благородный исстари народЛукавой лицемеркой одурачен!Цари здесь право, вы теперь лежали бВо прахе, ибо я ваш повелитель!

Перед зрителями как бы воскресает на краткий миг Мария прошлых лет, женщина безудержных страстей, готовая пожертвовать жизнью ради одного мгновения мстительного торжества.