Поляки, как неизменно полагал Фридрих, капризные и непредсказуемые люди, не имеющие способности к управлению или организации, обуреваемые сильными страстями и использующие устаревшую политическую структуру. Раздел Польши — еще один эпизод, в связи с которым Фридрих подвергался критике, был, по его мнению, шагом для обеспечения мира и стабильности в Центральной Европе, приводящим в порядок изменчивую стратегическую ситуацию и заполнявшим потенциальный вакуум там, где пересекались интересы Российской, Австрийской и Оттоманской империй. Он устранил по крайней мере некоторые причины конфликта. К тому же это остановило или на какое-то время сдержало русскую экспансию на Запад, то есть на Западе для них была установлена степа. Прусская степа.
Фридрих питал теплые чувства к Франции даже тогда, когда находился в состоянии войны с ней и его недоверие и раздражение от действий французов — или их государственных деятелей — достигали наивысшего накала. Он с презрением относился к французской королевской семье, настолько далеки они были от его идеалов правителя — экономного, готового на самопожертвование, трудолюбивого, непритязательного в быту. Фридрих считал систему управления во Франции достойной сожаления и способной через некоторое время привести к возникновению серьезных проблем, хотя всегда стремился побольше узнать о французском эксперименте по созданию государственных предприятий. Он находил тщеславие французов абсурдным и не скрывал своего мнения. Однако Фридрих неизменно восхищался достижениями французской мысли, литературы и искусства. Он обожал французский язык — его рациональность, точность, музыкальность и выразительность. С этой точки зрения Франция была его духовной родиной. Собрания Берлинской академии наук велись на французском языке, Фридрих на них не присутствовал — для него это было просто немыслимым. Он переживал войну с Францией как неестественную ситуацию. Его чувства к ней, глубоко человеческие, эмоциональные, говорили о нем человеке больше, чем о правителе, — они были очень сильными.
В отношении Британии он чаще всего ощущал непреодолимое раздражение, несмотря на близкое родство с королевской семьей через мать, которую любил, и на восхищение коммерческой предприимчивостью и талантом британцев. Это раздражение достигло апогея в последний период жизни, после Семилетней войны, во время которой он, по его мнению, был предан союзной Британией. Такие взгляды, не совсем справедливые и не отвечавшие обычно присущему ему прагматизму, твердо укоренились в нем. В целом Фридрих находил поведение англичан высокомерным и безразличным к мнению, интересам и возможной реакции других государств, а значит, как он считал, в конечном счете глупым. Король полагал, что англичане, например, по глупости не понимали, что их идея относительно северного альянса (Пруссия, Россия, Британия) будет рассматриваться как провокационная другими балтийскими государствами и, конечно, Францией, тесно связанной с Австрией. А когда это выльется в военные действия, что произойдет непременно, то кто на континенте останется с Пруссией? Британцы смотрят на ситуацию и перспективу, чрезмерно надеясь на свое островное положение, упрощенчески и практически не учитывая уроков истории. Фридрих почти не испытывал сочувствия по поводу проблем Британии с ее американскими колониями, которые, как он считал, были полностью спровоцированы британским безразличием и неосмотрительностью, а предпринятые в связи с ними меры оказались недостаточно продуманными и эффективными.
Однако хотя Фридрих вошел в историю как законодатель, администратор, справедливый суверен, неутомимый дипломат. Современники назвали его Великим в основном благодаря успехам, которых он достиг, возглавляя армию своей страны. Как Наполеон, невзирая на его громадные заслуги в управлении государством, не стал бы так знаменит, если бы солдаты его Великой Армии не побывали во всех уголках Европы и за ее пределами, так и Фридрих в качестве исторической фигуры не состоялся бы вне бело-голубого фона прусской армии.