Фру Мария Груббе

— Кого? Анэ? Ах, господи, да что же с нами теперь будет? Мигом, Серен, мигом! Бери лошадь и удирай! Да поспешай же, поспешай! Серка бери!

Серен побежал.

Через минуту он во весь мах вылетел за ворота.

Не проскакал он и полдороги до Фоулума, как народ вернулся из церкви.

Палле Дюре сразу же осведомился, куда это послали Серена.

— Кто-то в огороде стонет, — ответила Мария.

Ее било мелкой дрожью, и она чуть не валилась с ног.

Палле с одним из работников внесли Анэ в дом. Она вопила на всю округу. Опасность-то, впрочем, оказалась невелика: ружье было заряжено дробью на лисиц, и несколько дробинок пробило щеку, да чуть побольше засело в плече. Но кровь не унималась, и Анэ так жалостно охала, что послали лошадей в Виборг за цирюльником.

Когда Анэ немного пришла в себя, Палле Дюре расспросил у нее, как дело было, и узнал заодно всю историю связи Марии с Сереном.

А когда он вышел из комнаты больной, дворовые сгрудились вокруг и наперебой рассказывали о том же самом, что он сейчас услышал. Люди боялись, что с них так или иначе взыщут за утайку. Однако Палле не стал их слушать, сказав, что это пустые сплетни, вздорные пересуды, и выслал их всех за дверь.

Все это было ему совсем некстати: развода, выездов на дознание, процесса и тому подобных трат он предпочел бы избежать. Куда лучше бы по возможности замять дело, все уладить и оставить по-старому. Даже неверность Марии не очень-то беспокоила его, и дело могло при случае обернуться ему на пользу, если бы он приобрел больше власти над Марией, а глядишь, и над Эриком Груббе, который, верно, не постоит за многим, лишь бы для виду сохранить уже нарушенный брак.

Но, переговорив с Эриком Груббе, Палле Дюре просто не знал, что и подумать. Старика нельзя было понять: он вскипел и тот же час послал в погоню четырех работников верхами, наказав взять Серена живого или мертвого. А такой образ действий мало способствовал сохранению дела в тайне, поскольку при дознании по покушению на убийство могло выйти наружу и многое другое.

Вечером следующего дня трое из работников вернулись. Они схватили Серена под Даллерупом, когда у него мал Серко, и доставили в Скандерборг, где он теперь и сидел под замком. Четвертый работник заблудился и добрался домой лишь через день.

В середине января Палле Дюре с Марией переехали в Нэрбек — ведь все скорей забудется, если барыня уберется с глаз долой. Но к концу февраля снова все вспомнилось, ибо прибыл из Скандерборга писарь допросить, не видели ли поблизости Серена, который совершил побег со взломом. Впрочем, писарь приехал рановато: лишь недели две спустя Серен отважился ночью пробраться в Нэрбек и постучался в окошко Марииной опочивальни. Мария отворила, и он первым делом спросил, умерла ли Анэ, и у него, видно, словно камень с души свалился, когда услышал, что она здоровехонька.

Серен нашел себе прибежище в заброшенном домишке на Гассумской пустоши и стал затем наведываться почаще, снабжаясь деньгами и съестным припасом. Как люди, так и Палле Дюре знали, что Серен нашел ход в усадьбу, но Палле Дюре прикинулся, что ничего не замечает, а челядь и подавно знать ничего не хотела, видя, что барину все равно.

На сенокос господа опять перебрались в Тьеле, а туда Серен уже не смел показаться. И из-за этого и из-за вечных пререканий с отцом, его придирок и досадливого насмехательства Мария стала такой несдержанной и запальчивой, что несколько раз с глазу на глаз отчитала отца как последнего псаришку.

Кончилось тем, что Эрик Груббе в средине августа послал челобитную королю. Жалоба эта после обстоятельнейшего перечисления и описания всех прегрешений Марии, кои, несумненно, прогневят господа бога, учинят великий соблазн и будут во незамедлительное искушение всему женскому полу, завершалось так:

«Таковыми ее проступками, — непотребства ее и дочернего непослушания ради, — вынуждаем я лишить ее наследства, на что всеподданнейше вашего королевского величества соизволения и конфирмации испрашиваю, а еще явили бы вы мне, государь, милость, всемилостивейше повелев окружному голове, господину Могенсу Скеелю, по дознании и по сыску проступков ее противу меня и мужа своего, самое ее бесчинства и непотребного поведения ее ради заточить моим коштом на Борнхольме ослушницу мерзостную, во упреждение гнева господня, во спасение души ее, а прочим в назидание.

Лишь по великой причинившейся мне от сего крайности осмеливаюсь о вышереченном, государь, ходатайствовать, а ныне же пребываю в крепкой надежде и чаянии, уповая на вашего королевского величества всемилостивейшее благоволение, ответ и помощь за каковые воздаст вашему величеству господь бог наш.

Тьеле, лета 1690 авг. мес. 14 дня.

Вашего королевского величества до гроба всеподданнейший и всепокорнейший верноподданный слуга