Фрунзе

— Ну, и окрошка у вас в мозгах, товарищи ильмовчане… Да ведь большевики и есть коммунисты… Ну, а живете как? — задал он еще вопрос.

— Тянемся по малости… От суховея до суховея…

— То-то, по малости… — Фрунзе качает головой. — Вот мы, большевики-коммунисты, да и Чапаев ваш вместе с нами, как раз и боремся за то, чтоб жилось людям не «по малости», а как следует, хорошо… Мы — за бедных, но не за бедность: против богатеев, но за всеобщее народное богатство. Богатей для нас то же, что суховей. И с тем и с другим будем бороться не на жизнь, а на смерть…

— С суховеем не много наборешься… — проворчал один из стариков. — Суховей декретом не уничтожишь…

— Справимся и с суховеями… — твердо, уверенно продолжал Фрунзе. — Все поставим на службу народу… И солнце, и ветры… Наука поможет и горы сдвинуть, и реки поворотить… Может, и Волгу с Уралом соединим, и Арал с Каспием… Ни пустынь, ни степей засушливых не будет… Где сейчас синие солонцы, там леса и сады раскинутся. Из-под земли все сокровища ее добудем. И воду заставим бить из-под земли и подороже вещество — нефть… Вот тогда и будет богатство всенародное, а не только для богатеев…

— Складно говоришь, начальник… — переглядываются старики. — Да только вряд ли дожить нам до всего этого… Не попользоваться…

— Небось и вы доживете… Народ крепкий… — улыбается командарм. — А не вы, так сыны да внуки попользуются…

Давняя закваска агитатора помогала Фрунзе быстро и безошибочно находить общий язык не только с рабочим народом, но и с крестьянами любой местности, любого русского края. И не только русского.

Важность, значение такого непосредственного общения с народом были для Фрунзе неоспоримы.

— Один такой разговор стоит иной раз целой прочитанной книги… — пояснял Михаил Васильевич своим товарищам-соратникам. — Не только ты раскрываешь глаза людям, но и у самого тебя вдруг открываются глаза на очень многое… Плох руководитель, безразлично — военный ли, гражданский ли, если он избегает бесед с народом…

* * *

— Завтра выйти уральскому гарнизону на смотр побригадно, — отдал Фрунзе приказ, как только переступил порог штаба Николаевской дивизии, находившегося в Уральске.

Наутро волки уральского гарнизона вышли на смотр. Несколько тысяч красноармейцев выстроилось на площади.

День выдался морозный. В горячей золе тут же разведенных больших костров многие бойцы пекли картошку. Вид у большинства был неряшливый. Редко у кого на шинели виднелся пояс. Папахи были надеты у всех по-разному: у кого сдвинута на затылок, у кого нахлобучена на глаза. Винтовки тоже держали по-разному: на ремне, на плече, у ноги. Стояли в строю кто как хотел. Дымили козьими ножками — цигарками-самокрутками. Один из комбригов увел свою бригаду, не дождавшись смотра, — возможно, от стыда за ее состояние и вид.

Тут же, на площади, не откладывая, провел командарм краткий, но строгий разбор «парада».

— Как вы воспитываете бойцов, товарищи командиры? Отдаете ли вы себе отчет в своих задачах?

Угрюмо слушали командиры. Им трудно было что-нибудь возразить на справедливые упреки.

— Начальнику гарнизона ставлю все это на вид… — закончил командарм. — Требую от командиров немедленно заняться своими бойцами, привести в порядок казармы, конский состав… Предупреждаю всех, что через некоторое время смотр будет повторен, и тогда уже разговаривать будем по-другому. Можете расходиться…

Части разошлись. Командующий вернулся в штаб дивизии отдохнуть после напряженного дня и бессонных ночей. Когда он проснулся, на столике у него лежала записка:

«Командарму 4. Предлагаю вам явиться к шести часам вечера для объяснения по поводу парада.

Комбриг Плясунков».

Фрунзе повертел бумажку в руках. Позвал адъютанта.

— Откуда это?

— Привез ординарец, даже добивался сдать под личную вашу расписку.

Командарм прочел бумажку еще раз.

— Надо будет поехать, — сказал он со своей обычной легкой усмешкой. — Придется «явиться».

— Опасно, товарищ командарм… — заикнулись было штабные.

Но командарм хлопнул ладонью по столу.

— К шести часам приготовить кошевку.

Точно в назначенное время, с одним адъютантом, отправился Фрунзе в уральских санях-кошевке к гарнизонному клубу. Тускло светились в синеве вечера окна городских домов. Откуда-то раздавались бесшабашные, озорные крики и выстрелы. Снег тяжело лежал на крышах, на заборах, на телеграфных проводах.

У гарнизонного клуба кошевка остановилась, и командарм твердой походкой вошел в помещение.

Там было уже полным-полно людей. Густой махорочный дым висел под потолком. Комбриги, командиры полков сидели в переполненном зале. Комбриг Плясунков, в залихватски сдвинутой на затылок папахе, с маузером на левом боку и с наганом на правом, открыл собрание. Он предоставил первое слово не командарму, а одному из своих.

Оратор поднялся и начал речь: