Читаем Фрунзе полностью

Пятого февраля 1925 года постановлением политбюро была образована комиссия, которая должна была определить, как партии относиться к пролетарским писателям. В нее вошли Бухарин, Каменев, Томский, Куйбышев, Андреев, Фрунзе, а также нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский и заведующий отделом печати ЦК Иосиф Михайлович Варейкис. Проблемы художественной литературы выходили за круг непосредственных обязанностей наркомвоенмора, но участие в комиссии означало, что перед ним открывается большая политическая карьера.

Тринадцатого февраля комиссия собралась в составе всего четырех человек — Бухарин, Варейкис, Луначарский и Фрунзе. Они терпеливо выслушали представителей различных писательских объединений — Всероссийской ассоциации пролетарских писателей (ВАПП), «Перевала», «Кузницы», ЛЕФа (причем от Левого фронта слово взял сам Маяковский), Национального бюро пролетарских писателей, Всероссийского союза крестьянских писателей, Пролеткульта. И еще пожелали быть услышанными начальник Главлита (цензура) Павел Иванович Лебедев-Полянский, литературный критик Александр Константинович Воронский (старый друг Фрунзе) и Павел Андреевич Бляхин, крупный партийный работник и автор популярной тогда повести «Красные дьяволята», которая была экранизирована.

Комиссия собиралась еще раз — 3 марта. Теперь уже Фрунзе попросил слово:

— В вопросах литературы я себя не считаю особенно сильным, но, во-первых, эти вопросы сейчас имеют не только художественное, но и политическое значение, а, во-вторых, те проблемы, которые сейчас интересуют вас как деятелей литературы, тесно связаны с вопросами из других областей советского строительства.

С точки зрения общей постановки вопроса, товарищи, стоящие наточке зрения пролетарской культуры, правы. Мы, несомненно, должны стремиться к завоеванию пролетариатом прочных позиций в области литературы, так же как и в области всего искусства. Но нам нужно также учитывать и тот факт, что крестьянство является союзником, требующим особенно умелого подхода с нашей стороны, поэтому острое выпячивание наших пролетарских лозунгов в области литературы нас отнюдь не приближает к крестьянству, а, наоборот, от него отталкивает. Нам нельзя также не считаться с существованием ряда других мелкобуржуазных прослоек: учителей, врачей, инженеров, техников. Могут ли и должны ли эти слои находить свое отражение в нашей советской литературе и искусстве? Разумеется, да. Отнюдь не в наших интересах вести такую линию в области литературы и искусства, которая бы отталкивала от нас эти группы.

Фрунзе призвал литераторов и чиновников культурного фронта отказаться от «линии административного нажима и прижима»:

— Захват литературы путем наскоков — неверен, таким путем пролетарской литературы не создашь, а политике пролетариата навредишь. В отношении беспартийных необходимо проявлять гораздо больше терпимости, более умелого подхода к ним… Я внимательно прослушал декларацию представителя «Кузницы», что молодым пролетарским писателям совершенно незачем учиться у попутчиков, и считаю эту декларацию глубоко ошибочной и выражением самого настоящего ком-чванства. Разве нам нечему учиться?

Михаил Васильевич оценил молодого Леонида Максимовича Леонова:

— По-моему, очень крупный растущий писатель. Ему тоже еще нужно учиться, он растет, но если мы его не испортим, то в будущем это будет крупная литературная величина.

И не ошибся. Леонид Максимович стал классиком советской литературы еще при жизни.

Удивительным образом Фрунзе выделил прозаика Бориса Андреевича Пильняка:

— Я лично не являюсь его поклонником, мне не нравится его манера писать, но кое-чему, несомненно, можно поучиться и у него.

После смерти Фрунзе именно Пильняк напишет о нем, и его повесть станет событием не только литературной, но и политической жизни…

Только о Маяковском Михаил Васильевич отозвался неодобрительно:

— То течение, которое возглавляется товарищем Маяковским, моему уму и сердцу мало понятны. Я предпочитаю более реалистические приемы. Думаю, что ошибка заключается в том, что им выдвигается на первый план форма, содержание же отодвигается назад.

— Не форма, — поправил его не робевший перед начальством Владимир Владимирович, — а производство.

— Производство связано с формой, — парировал Фрунзе, — в переживаемый нами момент как раз необходимо выпячивание вперед содержания. Я предпочитаю произведение, у которого наше содержание, хотя форма будет страдать.

Восемнадцатого июня комиссия доложила свое мнение. Политбюро его одобрило с поправками. Решение было весьма либеральным: «Коммунистическая критика должна изгнать из своего обихода тон литературной команды… Партия не может связать себя приверженностью к какому-либо одному направлению в области литературной формы… Поэтому партия должна высказываться за свободное соревнование различных группировок и течений…»

ПРОЛЕТАРСКОЕ ВОЕННОЕ ИСКУССТВО

При Фрунзе упростилась схема управления вооруженными силами. Должность главкома ликвидировали — в мирное время она не нужна.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное