Фудблогер и обжора

— Держись, Маринка, — сказал он, когда мы вышли по тропе к лесу. — Если б это было лето, он бы весь огород на стол вывалил.

— Знаешь, лучше б это было лето, — вздохнула я. — Овощи не люблю, так что много все равно не съела бы. Кстати, ты так и не рассказал, как съездил. Все нормально?

— В общем и целом, — Слава пожал плечами. — Обсудили с отцом по ресторанам дела. В Москве уже тридцать официально подтвержденных случаев короны. Еще неделя, максимум две — весь общепит будет закрыт. Только доставка и на вынос. Ну и у нас, разумеется, тоже. Может, немного позже. Я и к деду-то почему тебя повез — кто знает, как все дальше будет.

— Да, наверно, — согласилась я. — Вот и Снежка так сказала: кто знает, когда сможем все вместе собраться. Не сердись, хочу девчонкам тебя показать. Хотя они тебя уже видели. И в «Ящике», и в «Кофешопе». Но все равно. Познакомить. Все-таки они самые близкие для меня люди. И Фабиано еще. Больше никого.

— Ну я не против. А с матерью ты совсем не общаешься?

— Нет. И не собираюсь. Тетка еще есть, ее сестра. Тоже в Штатах живет. Та мне на Новый год открытку присылает в вотсап. Видимо, рассылкой, автоматом. Я-то все равно не отвечаю. Слушай, Слав, давай не будем о них, ладно? Я все это для себя закрыла и вспоминать не хочу.

— Хорошо, — кивнул он. — Сейчас кружок по тропе обойдем и вернемся, как раз на полчаса. Не холодно?

С утра было серо и неуютно, но к обеду вылезло солнце, и стало по-весеннему празднично. Я никогда не любила питерскую раннюю весну — грязь, сырость, лужи с горбатым льдом. Но иногда в это время выпадали такие дни, которые словно сочились ощущением беспричинного, до слез острого счастья, похожего на тонкую сверкающую льдинку. Они намекали: жизнь продолжается, впереди ждет что-то новое, хорошее. И этот был именно таким.

Когда мы вернулись и зашли в дом, стол в большой комнате уже приседал от тяжести. Я долго мыла руки, оттягивая начало пытки, но Андрей Петрович неожиданно успокоил:

— Мариночка, Славик сказал, что у вас со здоровьем проблемы. Так что вы смотрите сами, что можно и сколько можно. А ты, обормот, — он поставил перед Славой налитую до краев тарелку грибного супа, — здоровый, вот и трескай.

— Буду трескать — перестану быть здоровым, — тот обреченно потянулся за сметаной. — Ты вот худой. А толстые мужики долго не живут.

— Тебе силы нужны, — дед подмигнул мне. — Так что без разговоров.

Я налила себе немного супа и с ужасом обнаружила, что он вкусный. Ну вот очень вкусный. Просто караул! Вспомнила, как в ресторане за разговором особо и не заметила, что ела. Надо было срочно завести какую-нибудь беседу.

Осмотрев комнату, я уперлась взглядом в полки, до отказа забитые книгами. А на столике у кресла лежала «Жизнь двенадцати цезарей».

— Вы любите исторические книги? — уцепилась я за эту возможность.

— Славка не сказал, что я учитель истории? — усмехнулся в усы Андрей Петрович. — На пенсии.

— Нет. Это мой любимый предмет был в школе. И романы исторические люблю читать. И сериалы смотреть. Особенно про средневековую Англию.

Еда была забыта. То есть я что-то между делом жевала, но больше говорила или слушала. Мы обсуждали всевозможные ляпы в сериалах: «А помните, в «Тюдорах»?», «А вот еще в «Царствах», там еще хуже». Отвлекался Андрей Петрович только на Славу — чтобы подкинуть ему чего-нибудь на тарелку. Потом разговор от английской эпидемии потницы в XVI веке как-то сам собой перепрыгнул на пандемию ковида.

— Странно все-таки люди себя ведут, — Слава жестом пресек попытку деда положить на тарелку очередное куриное крыло. — Одним все пофиг, мол, нас не коснется. Другие в панике: мы все умрем. Такое чувство, что разумных людей меньшинство.

— Так и есть, — кивнул Андрей Петрович. — Меньшинство. А потом и то и другое — это страх. Одни прячутся от него, другие в него. Сейчас, секунду.

Он встал, взял с полки книгу, открыл страницу с загнутым уголком.

— Вот, слушайте. «Страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сам».

У меня мурашки пробежали по спине. Потому что каждое слово было обо мне. Ковид ковидом, но не только. Мой страх перемен, страх привязанности…

— Что это? — покосившись на меня, спросил Слава.

— Всего-навсего Фрэнк Герберт, — Андрей Петрович закрыл книгу и поставил на полку. — «Дюна». Ну что, чаю?

=49

— Слав, он классный. Страшно мне понравился. Надо же, а я боялась.