Фурманов

Тут были Пушкин и Толстой (портреты Толстого, цитаты ив его произведений были развешаны по всей комнате), Тургенев и Чехов, Шекспир и Гёте, Белинский и Добролюбов, Чернышевский и Писарев, Ключевский и Соловьев. Были и сборники «Знания» с произведениями Горького, журналы, где печатались Бунин и Алексей Толстой, Куприн и Сергеев-Ценский, Вересаев и Серафимович (он и думать еще тогда не мог, Митяй Фурманов, что через какой-нибудь десяток лет будет переписываться с Горьким, познакомится с Вересаевым, станет другом Серафимовича). Среди книг стояли две фотографии в узорных рамках из темно-розового орехового дерева. На одной была снята тройка друзей: Фурманов, Румянцев, Шорнинг, на другой — Наташа Соловьева. Гимназическая форма. Тонкое, чуть удлиненное лицо, большие глаза, длинные косы… Тургеневская девушка…

Как всегда, время у Фурманова было строго рассчитано. Утром — училище. После обеда он готовился к занятиям на следующий день, а потом шел на уроки. У него было трое учеников в купеческих семьях Кинешмы. Кроме этих уроков, он еще немного подрабатывал репортерской работой в газете «Кинешемец», где печатал под различными псевдонимами заметки на местные бытовые и общелитературные темы.

…Вечера… Долгие вечера над книгами. Он всегда читал с карандашом в руках, делал пространные выписки. Вечера, полные раздумий и мечтаний. И длинные взволнованные письма Наташе. И стихи. Он писал их часто, почти каждый день. Писал. Зачеркивал целые страницы. И снова писал. У него было уже немало друзей. И все же он не мог передать им самые сокровенные свои мысли. 24 июня 1910 года он нашел, наконец, самого близкого и самого верного друга и собеседника, с которым не расставался до последних дней своей жизни. Это был дневник.

Дневник Фурманова (конторская книга большого формата) открывается стихами, которые могут послужить эпиграфом ко всем дневниковым его записям:

Я ждал тебя… и ты пришел…Теперь мне есть пред кем открыться…

Запись 26 июня[2]. Первая «программная» запись Фурманова:

«Наконец-то я сижу с ручкой в руке и строчу давно жданный дневник свой…

В дневнике своем я намерен писать все то, что в данный момент бродит у меня в голове… безо всякой проверки, систематизации или особой последовательности: есть возвышенная мысль — катай ее сюда; вспомнилось, как в детстве яблоки воровал, — вали пиши!.. Почему же мне не приняться и не написать повесть о себе? Я в душе тоже поэт: я пишу стихи, интересуюсь литературой, терзаюсь за русский язык и очень ревную порой к нему приближающихся, но, по-видимому, недостойных. И с детства своего я здесь намерен написать лишь то, что без особенного направления мысли смогу переложить на бумагу, т. е. факты, возможно ярко характеризующие меня (если только характеристика моя пригодится будущим поколениям).

На свое будущее я смотрю спокойно, мне думается почему-то, что я должен сделаться писателем и обязательно поэтом…»

Уже в этой первой записи молодого Фурманова возникают основные проблемы, волновавшие его всю жизнь.

«Великое дело любовь!.. Я говорю о той любви, которая больше походит на уважение, на сострадание, на понимание чужих нужд и вообще на гуманное отношение к человеку, да, именно гуманное…

…Гуманизм — это направление… проникнутое уважением к человеку, к его потребностям, способностям, наклонностям и т. п. и т. д. Вот именно этого-то гуманизма я и придерживаюсь: я уважаю человека, кто б он ни был, я смело могу даже сказать о себе, что «я могу полюбить даже человека единственно за то, что он беден». И это я говорю чистую правду, ничуть не рисуясь и не хвалясь своими чувствами, — я бедных люблю более, нежели богатых. Бывают со мной часто такие случаи: говорят что-нибудь о человеке хорошее, достойное уважения, подражания и любви, говорят о его добродетелях… Слушаешь, узнаешь, что он богат, а в душу как-то невольно вкрадывается сомнение в чистоте дела: или подозреваешь аферу, или в крайнем случае рисовку… Мало, очень мало верю я богачам… Но стоит сделать бедняку из этого хотя бы сотую долю, как сердце мое уже пылает к нему любовью и уважением; я возношу его в своих мыслях, представляю его себе необыкновенным даже человеком и вижу в нем золотое сердце…»

С этого дня, с 26 июня, Фурманов систематически ведет дневник до конца своей жизни.

2 августа 1910 года Фурманов записывает: «Я постараюсь по возможности исключить из своих писаний все ложное, придуманное. Быть писателем-реалистом — дело великое и полезное…»