Габриэла, корица и гвоздика

Единственная дочь вдовы фазендейро, который сложил голову в борьбе за землю, дона Олга была для Тонико в высшей степени неподходящей женой. Он не унаследовал храбрости отца, и многие не раз видели, как он бледнел и терялся, если попадал в переделку из-за продажных женщин, но даже это не могло объяснить страха, который он постоянно испытывал перед женой. Без сомнения, истинной причиной этого страха был скандал, который повредил бы авторитету старого Рамиро, пользовавшегося всеобщим уважением. Ибо дона Олга то и дело угрожала своему супругу скандалом. Она все время ворчала, так как, по ее мнению, все женщины города бегали за ее Тонико. Соседи ежедневно слышали угрозы толстой сеньоры, которыми она осыпала мужа:

— Если когда-нибудь узнаю, что ты с кем-нибудь спутался…

Служанки в ее доме долго не удерживались: дона Олга не спускала с них глаз и увольняла при малейшем подозрении — ведь все они наверняка домогались ее красавца Тонико. Она поглядывала с недоверием на девушек из монастырской школы, на дам, танцевавших в клубе «Прогресс»; о ее ревности, невоспитанности, дурных манерах и потрясающей бестактности в Ильеусе рассказывали анекдоты. Она не знала ничего определенного о похождениях Тонико, и у нее не было оснований подозревать его в том, что он посещает дома терпимости, когда уходит вечером «потолковать о политике», как он говорил. Она бы все перевернула вверх дном, если бы ей стало известно нечто подобное.

Но Тонико держал язык за зубами и всегда находил способ обмануть ее, усыпить ее ревность. С видом самого верного и преданного супруга он прогуливался после обеда с женой по набережной, угощал ее мороженым в баре «Везувий» или вел в кино.

— Смотрите-ка, как он серьезен, когда гуляет со своей слонихой… говорили прохожие, встречая Тонико, принявшего самый благонамеренный вид, и толстую Олгу, на которой лопались платья.

Но несколькими минутами позже — после того как он отводил жену домой на улицу Параллелепипедов, где находилась его нотариальная контора, и уходил «потолковать с друзьями и узнать политические новости» — он становился другим человеком. Он отправлялся танцевать в кабаре, ужинал в домах терпимости; Тонико пользовался большим успехом, из-за него часто ссорились и ругались проститутки и иногда даже вцеплялись друг другу в волосы.

— В один прекрасный день этому придет конец, — предсказывали некоторые. — Дона Олга все узнает и устроит страшный скандал.

Уже не раз Тонико был на краю гибели. Но он опутывал жену сетью лжи, ловко рассеивал ее подозрения. Недешева была цена, которую он платил за репутацию неотразимого мужчины, первого сердцееда в городе.

— Ну, а что вы скажете об убийстве? — спросил его Ньо Гало.

— Какой ужас! Подумать только…

Тонико рассказали о черных чулках, он понимающе подмигнул. Снова стали вспоминать подобные истории, например, как полковник Фабрисио заколол жену и послал жагунсо застрелить любовника, когда тот возвращался с собрания масонской ложи. Жестокие нравы, требующие мести и крови. Суровый закон зоны какао.

Даже араб Насиб, несмотря на свои заботы (сладости и закуски сестер Рейс быстро исчезли), принял участие в беседе. И, как всегда, только для того, чтобы рассказать, что в Сирии, стране его предков, нравы были еще ужаснее. Он остановился у столика, его огромная фигура возвышалась над всеми присутствующими. Тишина воцарилась и за другими столиками, все хотели послушать Насиба.

— На родине моего отца было еще хуже… Там честь мужчины священна, никто не смеет ее пятнать. Под страхом…

— Чего?

Насиб медленно обвел взором слушателей — посетителей и друзей, принял драматический вид и наклонил свою большую голову.

— Распутную жену приканчивают ножом, ее разрезают на куски…

— На куски? — прогнусавил Ньо Гало.

Насиб приблизил к нему свое пухлое, щекастое лицо, состроил зверскую рожу и закрутил кончик уса.

— Да, кум Ньо Гало, там никто не удовлетворится тем, чтобы всадить две-три пули в изменницу и в соблазнившего ее негодяя. Наш край — край мужественных людей, и с неверной женой поступают иначе: режут гадину на кусочки, начиная с сосков…

— С сосков? Какое варварство! — Даже полковник Рибейриньо вздрогнул.

— Вовсе не варварство! Жена, изменившая мужу, другого не заслуживает. Если бы я был женат и жена наставила бы мне рога — о-о! — я бы с ней расправился по сирийскому закону: искромсал бы ее… На меньшее я бы не согласился.

— А как поступают с любовником? — поинтересовался Маурисио Каирес, на которого слова Насиба произвели большое впечатление.

— С мерзавцем, который запятнал честь мужа? — Он кинул мрачный взгляд и, подняв руку, коротко и глухо рассмеялся. — Его хватают несколько здоровых сирийцев, спускают с него штаны, раздвигают ноги… и муж хорошо отточенной бритвой… — Насиб опустил руку и сделал быстрый жест, дополняющий остальное. — Неужели? Не может быть!

— Именно. Кастрируют, как борова…

Жоан Фулженсио провел рукой по горлу.

— Но это невероятно, Насиб. Правда, каждая страна имеет свои обычаи…